Хайди

Петер мог пожелать всё что угодно. У него даже голова закружилась. Перед глазами промелькнула ярмарка в Майенфельде со всеми теми прекрасными вещами, на которые он дивился часами и которые считал недостижимыми вовек, потому что богатства Петера никогда не превышали пятака, а все притягательные предметы стоили вдвое больше. То были красивые красные свистульки, которые так пригодились бы ему с его козами. То были превосходные ножички с круглой ручкой, они назывались «злючкой-колючкой», таким ножичком можно было выстрогать из прутьев лещины что угодно.

Петер стоял, глубоко задумавшись, потому что не знал, что выбрать из двух желанных предметов. И то и другое хотелось одинаково. Но тут его осенила одна мысль, с нею он мог ожидать следующую ярмарку.

– Десятчик, – решительно произнёс Петер.

Бабуня немножко посмеялась.

– Да, не слишком много запросил. Ну, иди сюда! – Она достала свой кошелёк и извлекла оттуда большой, круглый талер, поверх него положила ещё две монетки по десять раппенов. – Так, давай-ка подсчитаем, – продолжила она. – Я хочу тебе объяснить. Вот тут у тебя ровно столько десятчиков, сколько недель в году! Каждое воскресенье ты можешь брать один десятчик и тратить его, и так целый год.

– Всю мою жизнь? – простодушно спросил Петер.

Тут бабуня рассмеялась так, что мужчины прервали свой разговор и посмотрели в сторону ельника, чтобы узнать, что происходит.

Бабуня продолжала смеяться.

– Получишь, мальчик, отдельным пунктом в моём завещании. Ты слышишь, сын? – повернулась она к мужчинам. – А потом этот пункт перейдёт в твоё завещание. Итак: Петеру-козопасу десятчик еженедельно, покуда он жив.

Господин Сеземан с согласием кивнул, посмеиваясь.

Петер ещё раз посмотрел на подарок в своей ладони, чтобы убедиться, что это правда. Потом он сказал:

– Спаси Бог! – и вприпрыжку побежал прочь, делая при этом гигантские скачки, однако на сей раз его гнал не страх, а подгоняла радость, какой он ещё не знал в своей жизни. Все страхи и опасения оставили его, и каждую неделю в течение всей его жизни он будет получать десятчик.

Когда позднее вся компания покончила с обедом перед хижиной, но продолжала сидеть за столом, говоря о том о сём, Клара взяла за руку отца, который продолжал сиять от счастья и с каждым взглядом на дочку выглядел ещё счастливее, и сказала с живостью, какую никогда раньше не выказывала:

– О папа, если бы ты только знал, что для меня делал дедушка! Все эти дни столько, что и не перечислишь, но я этого не забуду всю мою жизнь. И я всё время думаю, если бы я могла тоже что-то сделать для дорогого дедушки или что-нибудь подарить ему, что доставило бы ему радость, хотя бы вполовину такую, какую он сделал для меня.

– Это и моё самое большое желание, дитя моё, – сказал отец. – Я всё время думаю над тем, как мы могли бы отблагодарить нашего благодетеля хоть в какой-то мере.

Тут господин Сеземан встал и направился к Дяде, который сидел рядом с бабуней и беседовал с ней с видимым удовольствием. Заметив отца Клары, он тоже поднялся. Господин Сеземан подал ему руку и сказал самым дружественным образом:

– Мой дорогой друг, позвольте сказать одно словечко! Вы поймёте, если я вам скажу, что уже многие годы не знал настоящих друзей. Что пользы мне было от всех моих денег и имения, когда я видел моё бедное дитя, которое никакими деньгами не мог сделать здоровым и счастливым. Тут, вблизи нашего Бога на небесах, вы сделали моего ребёнка здоровым, для неё это равносильно тому, что вы подарили ей новую жизнь. Скажите же теперь, чем я могу отблагодарить вас? Воздать вам то, что вы для нас сделали, я не смогу никогда, но всё, что я в состоянии сделать, всегда в вашем распоряжении. Скажите, мой друг, что я могу для вас сделать?

Дядя тихо слушал и с довольной улыбкой поглядывал на счастливого отца.

– Господин Сеземан может мне поверить, что я тоже имею свою долю в великой радости оттого, что она выздоровела у нас на альме, уже одним этим все мои усилия вознаграждены, – твёрдо сказал Дядя в своей манере. – За добрые предложения я благодарю господина Сеземана, но мне ничего не нужно. Пока я жив, мне хватит для себя и для ребёнка. Но одно желание у меня всё же есть. Если бы оно могло быть исполнено, то я больше не знал бы в этой жизни никаких забот.

– Говорите же, говорите, мой дорогой друг! – настаивал господин Сеземан.

– Я стар, – продолжал Дядя, – и не смогу пробыть здесь долго. Когда я уйду, я не смогу оставить ребёнку ничего, а других родственников у неё нет, только одна-единственная персона, да и та скорее использует её для своей выгоды. Если бы господин Сеземан мог дать мне обещание, что Хайди никогда в жизни не придётся идти в люди, чтобы заработать себе на хлеб, то он бы щедро воздал мне за то, что я смог сделать для его ребёнка.