Хайди

Когда все трое снова вернулись на пастбище, Хайди быстренько принесла торбу с едой и взялась за исполнение обещания, ведь её угроза Петеру касалась мешка с едой. Она прекрасно заметила утром, сколько вкусных вещей дед положил в мешок, и с радостью предвидела, что изрядная часть этого добра перепадёт Петеру. Но, когда он потом повёл себя строптиво, она хотела дать ему понять, что ему ничего не достанется из еды, а Петер истолковал это по-другому. Теперь Хайди вынимала из мешка кусок за куском и раскладывала еду на три кучки, и кучки эти получились такими высокими, что она с удовлетворением пробормотала:

– Ему достанется ещё и то, что мы не доедим!

Хайди отнесла каждому его порцию, уселась со своей рядом с Кларой, и дети с наслаждением принялись за еду после стольких волнений.

Всё вышло так, как Хайди и предвидела: когда обе уже были сыты, после них осталось ещё столько нетронутой еды, что Петеру пододвинули вторую кучку – не меньше первой. Он доел всё, а потом и крошки подобрал, но обед этот не принёс ему обычного удовольствия. Что-то мешало Петеру, что-то глодало и ставило каждый кусочек поперёк горла.

Дети так поздно спохватились обедать, что почти сразу после этого уже показался дедушка, поднявшийся на пастбище, чтобы забрать девочек. Хайди с разбегу бросилась к нему навстречу; она первым делом должна была ему сказать о том, что произошло. Она была так взволнована своим счастливым известием, что с трудом находила слова для рассказа дедушке. Но тот моментально всё понял, и лицо его просияло от радости. Он ускорил шаг и, дойдя до Клары, с улыбкой сказал:

– Ну что, мы набрались храбрости? Вот и добились того, чего хотели!

Потом он поднял Клару с земли, обнял её левой рукой, а правую подставил ей для крепкой опоры, и Клара пошла вперёд, имея за спиной надёжную стену, намного увереннее и бесстрашнее.

Хайди вприпрыжку с ликованием бежала рядом, а дедушка выглядел так, будто свершилось великое счастье. Через некоторое время он всё-таки поднял Клару на руки и сказал:

– Как бы нам не перестараться. Пора возвращаться домой, – и пустился в путь, потому что знал: на сегодня ей уже хватит потрясений и Клара нуждается в покое и отдыхе.

Когда Петер поздно вечером спустился со своим стадом в Деревушку, он увидел группу людей, сбившихся в кучку и толкавших друг друга, чтобы лучше рассмотреть то, что лежало перед ними на земле. Петеру тоже захотелось взглянуть; работая локтями налево и направо, он наконец просунулся внутрь.

И тут он увидел это.

На траве лежала средняя часть кресла-каталки, и на ней ещё болтался обломок спинки. Красная мягкая обивка и блестящие шляпки обивочных гвоздей свидетельствовали о том, как роскошно выглядело кресло в своей целости.

– Я сам видел, как они его несли наверх, – сказал пекарь, стоявший рядом с Петером. – Цена ему была никак не меньше пятисот франков, на это я могу поспорить с кем угодно. Меня только удивляет, как это всё могло случиться.

– Может, ветром скатило, это сам Дядя сказал, – заметила Барбель, которая не могла налюбоваться на красивую красную вещь.

– Ну хорошо, если ветер, а не кто-нибудь другой, – снова включился пекарь. – Не то ему придётся туго! Как только господин из Франкфурта прослышит, уж он это дело так не оставит, прикажет расследовать, как всё случилось. Моё счастье, что я уже два года не поднимался на альм. Под подозрение подпадает всякий, кого в это время видели наверху.

Было высказано ещё много разных мнений, но Петеру было достаточно того, что он услышал. Он выполз из толпы тише воды ниже травы и со всех ног побежал в гору, как будто за ним гнались. Слова пекаря вогнали его в жуткий трепет. Теперь он знал, что в любой момент может явиться полицейский из Франкфурта, который должен расследовать дело, и тогда может раскрыться, что это сделал он, и его схватят и увезут в тюрьму во Франкфурт. Петер всё это с ужасом представил себе, и волосы встали у него дыбом.

Домой он пришёл в полной растерянности. Он не отвечал на вопросы, он отказался есть на ужин картошку; он быстренько залез в постель и стонал там.

– Петерли опять наелся щавеля, что-то у него с животом, он так стонет, – сказала мать Бригитта.

– Ты бы давала ему с собой побольше хлеба, а утром отламывай часть от моего, – с состраданием сказала бабушка.

Когда в этот день девочки смотрели из своих кроватей в звёздное небо, Хайди сказала:

– А ты не думала сегодня о том, как всё же хорошо, что Господь Бог не идёт на уступки, когда мы Его так сильно молим о чём-то, а Он уже задумал для нас что-то гораздо лучшее?

– Почему ты вдруг заговорила об этом, Хайди? – спросила Клара.

– Знаешь, во Франкфурте я так сильно молила Его о том, чтобы я могла поехать домой, а поскольку я всё не могла и не могла, то я думала, что Господь Бог меня не слышит. Но знаешь, ведь если бы я тогда сразу уехала, ты бы никогда не очутилась здесь, а без Альп ты бы никогда не выздоровела.

Клара глубоко задумалась.