Кэш

— Да, я привлек его к работе предвыборного штаба президента Ельцина. Я был одним из руководителей штаба. Не того, формального, который возглавлял вице-премьер Сосковец, а настоящего, рабочего. Нам остро не хватало креативных людей со свежими идеями. Я предложил Георгию должность своего заместителя. Он согласился и начал работать. Это была весна 96-го года, очень тяжелое для нас время. Ельцин болел, штаб Сосковца ничего не делал, коммунисты набирали очки. Месяца через два, когда Георгий вник в настоящее положение дел, в настоящее, а не в то, что показывали опросы ВЦИОМ и транслировали по телевидению, он пришел ко мне и сказал: „Анатолий, мы делаем что-то не то“. Мы давно уже были на „ты“. Народ устал от Бориса Николаевича, его реальный рейтинг ниже трех процентов. Я ответил: „У нас нет выбора. Выбор только один — Ельцин или Зюганов. Ты хочешь, чтобы к власти снова пришли коммунисты?“ Он сказал: „Я не народ. И ты не народ. Если мы демократы, мы не имеем права насиловать волю людей. Они хотят Зюганова? Пусть получат Зюганова. Пусть он посидит четыре года, наломает дров, и с коммунистами будет покончено навсегда. Не нами, народом“. Такой вот был разговор. Кончился ссорой. Он сказал: „Ты не демократ, ты большевик“. После этого хлопнул дверью и перешел в предвыборный штаб генерала Лебедя. Борис Николаевич очень обиделся на него, посчитал предательством. Сказал: „Я больше ничего не хочу о чем слышать“.

— С тех пор много воды утекло. Вы и сейчас думаете, что Гольцов был не прав?

— Он был прав на все сто процентов. Из пламенных демократов мы превратились в твердокаменных большевиков. И сами этого не заметили. В новейшей истории России было много драматических моментов. Но президентские выборы 96-го года — это была настоящая трагедия. Мы победили, но это была пиррова победа, извините за банальное сравнение. Мы грубо сломали хрупкий механизм демократии, который только-только появился. То, что мы имеем сейчас, это плоды нашей победы.

— Что мы имеем сейчас?

— Не втягивайте меня в эту тему. Я давно ушел из политики. Вы пришли поговорить о Гольцове? Давайте говорить о нём.

— Вы знали, что его хотят посадить?

— Нет, я узнал об этом, когда суд уже шел. После нашей ссоры мы практически не встречались. Очень редко, чисто случайно.

— Откуда вы узнали? В СМИ ничего не было.

— Пришла Вера Павловна, жена Георгия, просила вмешаться.

— Вы вмешались?

— У меня не было такой возможности. Я всего лишь руководитель госкорпорации. Крупной, но не более того. И это было бы неправильно понято.

— Кем?

— Кем надо.

— Я читал протоколы судебных заседаний. Судья так вела дело, словно приговор был уже заранее приготовлен. Мы знаем, когда это бывает. Когда суд получил указания сверху. С самого верху.

— Вы ошибаетесь. Гольцов не Ходорковский. Президент Путин, если вы его имеете в виду, знать о нем ничего не знал. Слишком мелкая для него фигура.

— В начале нашего разговор вы сказали, что Гольцов был вашим другом. Вы пытались ему помочь?

— Пытался. Даже летал к нему в колонию.

— Как вы могли туда летать? Там нет аэродрома.

— Самолетом до Мурманска, а оттуда на вертолете. Это было в начале его срока. Я сказал ему: напиши прошение о помиловании. Я бываю у президента, он ко мне хорошо относится, подпишет. Георгий отказался.

— Почему? Не считал себя виноватым? Ему инкриминировали неуплату сорока восьми миллионов долларов. Это было в обвинительном заключении и в приговоре суда.

— Я читал обвинение. И приговор тоже читал. Не знаю, что произошло с этими миллионами. Не исключаю умысла. Но я не стал бы его за это осуждать.

— Вот как? У вас репутация убежденного государственника. И вы не осуждаете уклонения от уплаты налогов? Во всем мире это считается серьезным преступлением.

— Во всем мире. Но не у нас. На эти миллионы Георгий не яхту себе купил. И не виллу в Испании. Он построил новое здание для своего детдома. Не думаю, что министр финансов распорядился бы этими деньги лучше. В России „законно — незаконно“ никогда не было равнозначно „морально — аморально“, а всегда трансформировалось в „прихватят — не прихватят“. Его прихватили. Не повезло.

— Если так, что же мешало ему подать прошение о помиловании?

— Он сказал: я не буду просить помилования у того, кто меня посадил. Он был уверен, что сидит по приказу Путина.

— Почему он так думал?

— Георгий был богатым человеком и давал деньги „Яблоку“, СПС, даже коммунистам. Не потому, что разделял их взгляды. Его идея была другая — восстановить демократический механизм в России. Пусть будет много партий, пусть они конкурируют, из этого со временем что-то произрастет. Люди всегда склонны преувеличивать своё значение. И дорого за это платят. Он мог выйти через год. Вместо этого просидел лишних три года.

— Если вы уверены, что никакого заказа на Гольцова не было, почему же его все-таки посадили?

— Не знаю. Там какие-то свои дела.

— Спасибо за разговор. Было интересно посмотреть на героя моей книги вашими глазами.

— Не думаю, что я много о нём рассказал.

— Зато много рассказали о себе».