Кесарево сечение

– Именно. – Гиря выпучил глаза. – Ты за язык не хватай – он у меня скользкий… То, что я говорю, Глеб, очень важно. Принципиально. Отдельный человек или группа редко осознают свои интересы. Ведомство всегда знает свой интерес, и всегда его отстаивает до конца. Игнорировать его нельзя, но Боже тебя упаси идти на поводу! Главная задача, которую мы должны решать – создать такие условия, при которых ведомство, охраняя свои интересы, вынуждено защищать интересы людей. Ради этого можно совершить любую подлость в отношении любого ведомства, но не в отношении человека. Зашита интересов любой личности всегда имеет приоритет перед защитой интересов коллектива личностей. Этот закон незыблем. Тот, кому удавалось внушить обществу, что это не так, превращал, в конечном итоге, упомянутое общество в стадо скотов. Тогда люди начинали давить себе подобных, оправдывая это некими всеобщими интересами. Если ты можешь защитить интересы личности, не ущемляя интересов других личностей, делай это неуклонно и безоглядно!.. Вопросы есть?

– Есть, – сказал я.

– Плохо. Должно быть все ясно.

– Ясно почти все. Но я хотел бы узнать, что стало с третьим?

– С каким еще третьим?

– Второй покончил самоубийством. А третий?

Сюняев как-то странно мотнул головой, а Гиря… Он сгорбился и уставился в одну точку.

– Зря я, наверное, расказал про это, – пробормотал он. – Ты… не понял.

– Он еще не может, – сказал Кикнадзе тихо. Потом встал, подошел ко мне и заглянул в глаза. – Третий… Он сошел с ума. Не смог… Мальчик мой, ты пока не знаешь, что это такое… Валерий Алексеевич приложил все усилия, чтобы доказать ему его право считаться человеком. Не дай Бог тебе когда-нибудь доказывать что-либо подобное. Но избави тебя Бог когда-либо доказывать противоположное. Ибо это недоказуемо…

– Кстати, – мрачно сообщил Сюняев, – этот человек жив до сих пор, если тебе интересно. У него очень странное психическое расстройство. Он регулярно просит, чтобы его кровь перелили кому-то другому. Утверждает, что это надо делать обязательно, иначе кровь начинает проступать через ладони и он ею мажет все вокруг…

Мне стало не по себе. Я понял, что сунулся в такую сферу, где с моим опытом делать нечего. Надо было просто слушать и мотать на ус. Теперь я знаю, что бывает и так. Но я даже примерно не представляю, что пережили те трое, и что пережил Сюняев, разбираясь с ними… Глупо!

Мне повезло. В этот момент дверь с треском распахнулась, и на пороге появился Эндрю Джонович Карпентер. Эндрю Джонович всегда появлялся неожиданно, с треском, и немедленно занимал своей особой все помещение. Он вел свое происхождение от американских негров, но намешано в нем было столько кровей, что дотошный Сюняев, как мне рассказывали, однажды сбился со счета. Карпентер утверждал, что в его жилах, среди прочих, течет кровь Александра Македонского. А на вопрос, как оная туда попала, отвечал без тени смущения, что кровь эту ему перелили, и он сам видел бирку на бутылке, где черным по белому значилось: "кровь Александра Македонского, стерильно". Отчество Джонович ему присвоил все тот же Сюняев, и оно прилипло, появляясь время от времени в официальных документах. Эндрю Джонович специализировался на эпизодах с криминальной подоплекой, и все время собачился с прокурорскими работниками. "Возиться с бумажками" не любил – почти все отчеты за него писал Штокман, за что оба бывали порицаемы Гирей. Росту в нем было метра два, а из деталей чисто внешних можно отметить улыбку, занимавшую половину лица и открывавшую для обозрения почти все зубы. Надо отметить, что это был человек редкой доброты и большой души, каковая и должна содержаться в телах подобного размера.

"Вот, Глеб, смотри, – говорил он, показывая свои ладони. – Я негр, а ладони белые. Почему? Не знаешь? А я тебе скажу. В этом проявилась мудрость Господа. Если бы и ладони у меня были черные, то как бы я выяснил чистоту своих помыслов?"

"Каким же образом по ладоням можно определить их чистоту?" – вопрошал я простодушно.

"Очень просто. У кого помыслы нечисты, у того и руки грязные. Это еще Понтий Пилат доказал", – ответствовал Эндрю Джонович, и ослепительно улыбался, хлопая меня по плечу.

Когда Карпентер ворвался в кабинет, Гиря вскочил и уставился на него.

– Что? Что случилось?! – воскликнул побледневший Сюняев, тоже вскакивая.

– Заговор! – сказал Эндрю Джонович хрипло. – Меня информировали, что здесь зреет заговор. И я явился его пресечь. И я его пресекаю!

– Тьфу на тебя! – буркнул Гиря и уселся на место.

Теперь из-за спины Карпентера выступил Штокман. А точнее, сначала появилась его лысина, потом очки, а уже в самом конце можно было обнаружить его тощую фигуру.