Кентерберийские рассказы

Немного погодя, — еще кормила
Гризельда грудью девочку, — сполна
Маркграфа мысль одна заполонила:
Проверить, подлинно ль ему верна
И всей душою предана жена.
Задумал он — сказать могу я смело —
Не в добрый час худое это дело.

Испытывал Гризельдину любовь
Уже не раз он, и супругой верной
Она оказывалась вновь и вновь.
Зачем же снова муке беспримерной
Ее подвергнуть вздумал он? Наверно,
За мудрость это многие сочтут,
Я ж недомыслие лишь вижу тут.

Вот как маркграф свой замысел безбожный
Осуществил. В ночи войдя к жене
И взор на ней остановив тревожный,
«Гризельда, — молвил он, — скажите мне:
Вы помните, я думаю, о дне,
Когда вы сняли ваш наряд убогий
И я вас ввел женой в свои чертоги?

Надеюсь я, Гризельда, что сейчас,
Когда столь дивной стала ваша доля,
Вы не забыли, что извлек я вас
Из нищеты, которую дотоле
С отцом вы разделяли поневоле.
Я вас прошу внимать усердно мне,—
Мы с вами говорим наедине.

Вы знаете, как в здешние покои
Явились вы, и вам я до сих пор,
Гризельда, предан телом и душою.
Но иначе, увы, настроен двор:
Они считают, что для них позор
Быть подданными женщины безродной,
Служить тебе дворянам не угодно.

С тех пор, как дочь ты родила, сильней
И громче стали эти разговоры.
Но я желаю до скончанья дней
С моими верными прожить без ссоры.
Мне надоело слушать их укоры,
И дочь твою им в жертву принести
Придется мне, — иного нет пути.

Прискорбно это мне, бог видит; все же
Я не желаю действовать тайком.
Скажите, что и тут согласны тоже
Вы мне подмогой быть, как и во всем.
Припомните, как вы клялись мне в том,
Что ваша верность будет вечно в силе.
То было в день, когда мы в брак вступили».

Услышав эту речь, она ничем
Не выдала душевного волненья,
Ее лицо не дрогнуло совсем.
«Мы в вашем, государь, распоряженье,—
Она промолвила, — повиновенье
Закон для нас, и он неколебим.
Мы с дочерью лишь вам принадлежим.

То, что вам по сердцу, и мне отрада,
В моей душе своих желаний нет;
Что, кроме вас, мне в этой жизни надо?
Лишь через вас мне дорог белый свет.
Так было, есть и до скончанья лет
Останется: любовь мою, поверьте,
Не истребить ни времени, ни смерти».

Ответу этому маркграф был рад,
Но, не подав и виду, так же строго
Он на жену глядел и мрачный взгляд
В последний раз к ней обратил с порога.
Свое намеренье спустя немного
Слуге он сообщил наедине
И поручил ему пойти к жене.

Служил дворецким тот и всей душою
Маркграфу предан, для него готов
Он был любое дело, хоть бы злое
Свершить немедленно без дальних слов.
Откликнулся и ныне он на зов:
Маркграфа волю выслушав, он сразу
Пошел к Гризельде по его приказу

И ей сказал: «Сударыня, у вас
Прошу заране для себя прощенья,
Но государев выполнить приказ
Я должен точно и без промедленья,
Хотя б он и внушал мне огорченье.
Приказ владыки для меня закон,
И выполнить его я принужден.

Ребенка вашего мне взять велели».
И, матери не дав задать вопрос.
Он выхватил дитя из колыбели
И сделал вид, что нож над ним занес.
Гризельда с мукой в сердце, но без слез
Овечкою несчастною сидела,
Пока ужасное творилось дело.

Ей подозрителен был суток час,
И человек, и речь его, и взоры
Его холодных, непреклонных глаз.
«Ах, неужели дочка, от которой
Так много счастья, будет мертвой скоро?» —
Так думала Гризельда, но, полна
Смирения, не плакала она.

В конце концов к дворецкому в волненье
С нижайшей просьбой обратилась мать
(Был человек он добрый от рожденья),
Чтоб подождал дитя он убивать,
Пред смертью дал его поцеловать.
Дочурку взяв, она благословила
И поцелуями ее покрыла.

Потом шепнула нежным голоском:
«Прощай навек, мой ангелок прелестный!
Я осенила грудь твою крестом,
Чтоб взял тебя к себе отец небесный,
Который изнемог от муки крестной.
Твою вручаю душу я ему,—
Сегодня в вечную ты канешь тьму».

Я думаю, и нянька не могла бы
Без ужаса на это все взирать
И стон бы издала, хотя бы слабый.
Так как же тут должна была б кричать
И корчиться от мук родная мать!
Но нет, без слез дворецкому вручила
Гризельда дочь и так проговорила:

«Исполните же данный вам приказ.
Лишь об одном, коль нет на то запрета
От государя, умоляю вас:
Предайте погребенью тельце это,
Чтоб уберечь от псов и птиц». Ответа
Дворецкий не дал, — он без лишних слов
Ребенка подхватил и был таков.

Явившись к государю, он подробно
Все то, что было ночью, описал:
Слова Гризельды, взор ее беззлобный,
Потом ему ребенка в руки дал.
Маркграф смутился, но менять не стал
Своих намерений: владыкам мало
Свои намеренья менять пристало.

Он приказал дворецкому тайком,—
Ребенка спеленав и осторожно
Вложив в корзину, — государев дом
Покинуть с этой ношей неотложно;
Потом, под страхом смерти непреложной,
Ему велел от любопытных глаз
Себя оберегать на этот раз.

К сестре в Болонью, жившей там графине
Да Панико, [246]дворецкому приказ
Дал государь доставить дочь в корзине,
С тем чтоб графиня добрая тотчас
За воспитанье девочки взялась,
Ни перед кем не открывая тайны
Своей питомицы необычайной.

Все выполнил дворецкий в краткий срок.
Но мы к маркграфу возвратимся снова.
Он за женой следил, как только мог,
Не выдаст ли движенье, взор иль слово
В ее душе чего-нибудь дурного.
Следил напрасно, — как досель, она
Была смиренья кроткого полна.

Все так же по хозяйству хлопотала.
Была в беседах с мужем весела,
И никакая тень не омрачала
Ее всегда спокойного чела:
Такою же осталась, как была.
О дочери — как будто и забыла,
Как имя ей, — она не говорила.