Кентерберийские рассказы

Близ топкой рощи, на краю лощины,
В лачуге ветхой, вместе со скотиной
Жила вдова; ей было лет немало.
Она с тех пор, как мужа потеряла,
Без ропота на горе и невзгоды
Двух дочерей растила долги годы.
Какой в хозяйстве у вдовы доход?
С детьми жила она чем бог пошлет.
Себя она к лишеньям приучила,
И за работой время проходило
До ужина иной раз натощак.
Гуляли две свиньи у ней и хряк,
Две телки с матерью паслись на воле
И козочка, любимица всех, Молли.
Был продымлен, весь в саже, дом курной, [156]
Но пуст очаг был, и ломоть сухой
Ей запивать водою приходилось —
Ведь разносолов в доме не водилось.
Равно как пища, скуден был наряд.
От объеденья животы болят —
Она ж постом здоровье укрепила,
Работой постоянной закалила
Себя от хвори: в праздник поплясать
Подагра не могла ей помешать.
И устали в труде она не знала.
Ей апоплексия не угрожала:
Стаканчика не выпила она
Ни белого, ни красного вина.
А стол вдовы был часто впору нищим,
Лишь черное да белое шло в пищу:
Все грубый хлеб да молоко, а сала
Иль хоть яиц не часто ей хватало.
Коровницей та женщина была
И, не печалясь, с дочерьми жила.
       Плетнем свой двор она огородила,
Плетень сухой канавой окружила,
А по двору, как гордый кавалер,
Ходил петух — красавец Шантиклэр.
И поутру он кукарекал рано
Звончей и громогласнее органа,
Что только в праздник голос подавал.
Соперников петух себе не знал.
Его стараньем были все довольны;
Часы на монастырской колокольне
Запаздывали против петуха.
Вдова, на что уже была глуха,
Но каждый час она его слыхала.
Его чутьем природа управляла:
Когда пятнадцать градусов пройдет
В подъеме солнце — Шантиклэр поет.
       Зубцам подобен крепостного вала,
Роскошный гребень был красней коралла,
А клюв его был черен, что гагат;
Лазоревый на лапах был наряд,
А епанча — с отливом золотистым,
А когти крепкие белы и чисты.
       Чтобы от праздности не заскучал он,
Семь кур во всем супругу угождало;
И, золотистой свитой окружен,
Ходил он меж сестер своих и жен,
А та из них, чьи перышки всех ярче,
Кого из жен супруг любил всех жарче,
Была прекрасная мадам Пертлот.
Свободная от всяческих забот,
Общительна, учтива, добродушна,
С супругом ласкова, мила, послушна —
Она так крепко мужа оплела,
Что для него единственной была.
Хвалить ее — вот в чем ему отрада,
И солнцем лишь окрасится ограда,
Уж он поет: «Где ты, моя девица?» [157]
(В те времена, по-видимому, птица
По-человечьи говорить могла.)
       В час утренний, когда редела мгла,
Спал Шантиклэр, и с ним подруги вместе
В каморке на засиженной насести.
А рядом с ним сидела Пертелот.
Вдруг Шантиклэр спросонья как икнет
И от виденья заклохтал дурного.
Она ж толкнула мужа дорогого
И говорит: «О мой супруг, проснись!
И лучше уж со мной ты побранись,
Чем так клохтать». А он в ответ: «Мадам!
Не пожелаю я того врагам,
Что мне приснилось. Вы умерьте страх:
Ведь это сон. Но впредь в своих мольбах
Просите бога, въявь бы не случилось
Того, что только что мне вдруг приснилось.
А снилось мне, что будто по двору,
Где я гулял (ни чуточки не вру),
Зверь крадется, чтоб на меня напасть,
Похожий на собаку, только масть
Мне незнакомая. Но видел ясно
Я мех пушистый, длинный, желто-красный;
Конец хвоста и кончики ушей
Противу шкурки были потемней.
А морда острая, глаза колючи —
Они грозили смертью неминучей.
Вот отчего, должно быть, я стонал».
       «И ты от этого так духом пал?
Прочь от меня! Стыдись, о малодушный,
Такому трусу быть во всем послушной,
Терпеть, чтоб мужа так пугали сны,—
Какой позор и горе для жены!
Ведь мы хотим, чтобы супруг был смел,
Надежен, мудр, скупиться бы не смел,
Чтоб не был хвастуном, глупцом, растяпой,
Чтоб испугать его когтистой лапой
Не мог бы кот или рычаньем пес.
Какую ты нелепицу понес!
Подумать только! Ты своей любимой
Признался в трусости неодолимой.
О, стыд какой! Махрами бороды
Цыплячье сердце прикрываешь ты!
Так испугаться мог ты снов каких-то!
И вздумал ими, трус, пугать других ты!
Все эти сны — один пустой обман:
Обжорством порождается дурман, [158]
Или излишком градусов в напитке,
Иль испарениями, что в избытке
Накапливает в животе завал.
Тебе любой расскажет коновал,
Что сон твой просто от прилива желчи,
Но сны такие надо видеть молча.
От этой желчи то ль еще увидишь!
Приснятся стрелы или в ад ты снидешь,
В багровый пламень, там багряный зверь
Тебя укусит, распахнется дверь
И грызться станут малые, большие
Собаки с волком. Ужасы иные
От черной желчи угнетают нас:
Тебе приснится черный дикобраз,
И черный бык, и черные медведи,
И черти черные, из темной меди
Весь закоптелый сатанинский чан
И что ты черным бесом обуян.
Могла бы я и прочих испарений
Приметы рассказать и сновидений
Пример привесть, но будет и того,
Что ты услышал. Вот Катон! [159]Его
Считают мудрецом, а что сказал он:
«Не верьте снам». Иль и Катона мало?
С насести нашей, о супруг, спорхни,
Слабительного поскорей глотни —
И, выгнав желчь зловредную из крови,
Без недугов ты будешь жить, как внове.
Для этого не нужен и аптекарь,
Сама тебе я лучший буду лекарь:
Траву поносную я укажу,
А также рвотную, и освежу
Я кровь твою прочисткой в два конца.
Трава растет у самого крыльца,
Искать ее далеко не придется.
Но не забудь, что желчь в тебе мятется:
Смотри, чтобы горячих испарений,
Как зелья вредоносного курений,
В тебе не разогрело солнце. Пар
Ударит в голову, и тотчас жар
Тебя тогда охватит и горячка.
И сядет на язык тебе болячка,
И ты смертельно можешь захворать.
Два дня не нужно ничего вкушать,—
Одних червей, [160]как самой легкой пищи.
Тебя тогда еще сильней просвищет
От этих трав. Лишь только страх откинь
И у ворот у нас поклюй полынь,
А к ней прибавишь стебель чистотела,
Чтоб испарения изгнать из тела,
А также мяты и ромашки цвет:
От ветров, рези — лучше средства нет;
Запор излечат ягоды крушины,
И перестанешь бредить без причины.
Хоть неказист и едок молочай,
Но и его нарви и принимай.
И, наконец, испробуй ты кизил —
Чтобы во сне поменьше голосил».
Тут бороду когтем он почесал
И с важностью жене своей сказал:
       «Мадам, благодарю вас за советы,
Но что касается Катона, в этом
Я с вами не согласен. Знаменит,
В том спору нет, Катон, но говорит
О снах превратно. Чтя святых отцов
И древности преславных мудрецов,
Которые не менее Катона
Себя прославили во время оно,
На них сошлюсь, что сны полны значенья
И нам сулят то радость, то мученья.
О вещих снах не стану спорить зря,
О них рассказов сотни говорят.
       Вот, например, великий Цицерон.
В одной из книг рассказывает он: [161]
Два друга собралися в путь-дорогу,
Обет свершая, данный ими богу,
И в городе, где надо б ночевать,
Ночлега не могли они сыскать
Такого, чтоб расположиться вместе:
Стеснилися, как мы тут на насести,
Паломники со всех концов земли.
Друзья с трудом себе приют нашли.
Один, что был к удобствам равнодушней,
Устроился в заброшенной конюшне.
Бок о бок с парой упряжных волов.
Другой нашел себе постель и кров
В гостинице. Судьба того хотела.
А ведь судьба всегда решает дело.
Сквозь сон услышал тот, кто в доме спал,
Что будто бы его другой позвал
И говорит: «Увы, в хлеву воловьем,
В навоз уткнувшись вместо изголовья,
Сегодня мертвым буду я лежать.
Покинь скорее теплую кровать —
Или в живых меня ты не застанешь».
Но, и проснувшись, иногда не встанешь;
Друг, в страхе пробудясь, уснул опять:
Он сны привык безделицей считать.
И дважды этот сон ему приснился.
И в третий раз приятель появился
И голосом знакомым говорит:
«Все кончено, о друг мой, я убит.
Смотри, как глубоки и страшны раны,
И если встанешь ты поутру рано,
У западных ворот увидишь воз,—
В нем, раскопав солому и навоз,
Мой труп найдешь, и тут же можешь смело
Рассказывать о том, как было дело.
Всему виною золото мое».
И, бледное лицо склонив свое,
О том, как был зарезан, рассказал он.
И, кончив свой рассказ, как тень, пропал он.
И вот, едва лишь стало рассветать,
Второй паломник принялся искать
Приятеля, но стойло было пусто,
А сам хозяин, покрасневши густо,
Сказал, что постоялец, мол, чем свет
Собрался в путь. Услыша сей ответ
И в опасеньях горших утвержденный,
Он видит воз, соломой нагруженный,
Как друг сказал, — у западных ворот.
И начал громко он скликать народ,
Кляня убийц и призывая к мщенью:
«Мой спутник умерщвлен без сожаленья!
Вот тут, в навозе, труп его лежит.
Взываю к тем, кому здесь надлежит
Блюсти закон и охранять порядок».
А далее рассказ мой будет краток.
Действительно, в навозе труп нашли
И вскорости достойно погребли.
Убийство не осталося под спудом:
С возницей чуть не кончив самосудом,
Толпа его передала властям,
И так досталось ребрам и костям
Под пыткою, что пред судьбой смирился
Возница и в убийстве повинился.
Тут и хозяин скрыть не смог вины,
И были оба смертью казнены.
И так всегда. Ведь рано или поздно
Убийц господень суд настигнет грозный,
Хотя б они и год и два таились
И от суда людского хоронились.
       Отсюда видите, сколь сны зловещи.
Еще читал я, помню, в той же вещи,
Немного ниже приведенных строк
(А если лгу, меня накажет бог),
О двух друзьях, которые собрались
Плыть за море и вместе задержались
В порту одном, пережидая, чтоб
Не дул им ветер неустанный в лоб,
И к вечеру погода изменилась,
И ветер стих, и море усмирилось,
И, радуясь, легли они в кровать,
Решив с рассветом путь свой продолжать.
Но одному приснился сон чудесный:
Во сне явился отрок неизвестный,
Который не велел ему спешить.
«А если вздумаешь ты завтра плыть,
Потонешь, говорит, и весь тут сказ».
Но друг, услышав странный сей наказ,
В ответ на просьбу отложить отплытье,
Смеяться стал, что, мол, приятель — нытик,
О вещих снах плетет какой-то вздор:
«Не стыдно ли тебе? Какой позор!
Чтоб изменил в делах своих решенье
Из-за какого-то я сновиденья!
Бывает, совы снятся, обезьяны,
И нечисть всякая, и смерть, и раны,
И что тебя убили или судят,
Чего и не было, да и не будет.
Все эти сны — иль вымысел, иль бред,
В них правды истинной ни капли нет.
Но ты, я вижу, до смерти напуган,
И, позабыв про дело и про друга,
Здесь в праздности решил ты пребывать.
Мне остается только пожелать,
Чтоб ты одумался не слишком поздно».
И разошлись друзей дороги розно.
И в то же утро смелый друг отплыл,
Но далеко еще от цели был,
Когда, не знаю, по какой причине,
Дал течь корабль, сломался посредине,
И на глазах у прочих кораблей
Разверзлось море, поглотив людей.