Кентерберийские рассказы

«Отсюда понятно, что если бы женщина не была хороша, а советы ее добры и полезны, то Господь Бог наш не создал бы ее и не назвал бы ее помощницей мужа, а скорее ему помехой. И как сказал в стихах один ученый человек: “Что лучше золота? — Яшма. — А что лучше яшмы? — Мудрость. А что лучше мудрости? — Женщина. — А что лучше хорошей женщины? — Ничего”».

Но вместе с тем Разумница и противостоит сумасбродной Алисон, являя собой образец терпения и самообладания. И это уже напрямую связано с другим аспектом средневекового дискурса о роли женщины, противостоящим антифеминистким тенденциям и не менее сильным и влиятельным, чем они. Его богато иллюстрирует средневековая иконография, изображавшая Мудрость, Богословие и Философию в женском обличии, и многочисленные жития, наделявшие женщину самыми высокими достоинствами, примером чему служили святые жены и девы и, конечно же, Сама Богородица. Чуткий слух Чосера воспринял и эту тенденцию, дав ей место в книге. И тут Разумница встает в один ряд с такими героинями книги, как Констанца, Гризельда и святая Цецилия.

Именно так воспринял «Рассказ о Мелибее» трактирщик, который, едва дождавшись его конца, сразу же стал жаловаться на собственную жену, совсем не похожую на кроткую Разумницу. Супруге Гарри вовсе не интересна мудрость, а мира в их семейной жизни нет и следа. Судя по словам трактирщика, они с женой как бы поменялись ролями. Она крайне агрессивна и жаждет мести, постоянно провоцируя его, а он лишь пробует образумить ее. Но все тщетно:

«О подлый трус! Не смеешь наказать
Обидчицу. Садись тогда за прялку,
А нож мне дай, чтоб заколоть нахалку».
И так с утра до вечера вопит,
И в доме коромыслом дым стоит…

А затем Гарри обращается к Монаху. Шутливо обыгрывая знакомые нам по «Общему Прологу» немонашеские черты внешности и характера этого персонажа, трактирщик просит его рассказать следующую историю. Монах, терпеливо и снисходительно проигнорировав не очень тактичные шутки Гарри — не опускаться же ему до уровня простого трактирщика, — дает согласие поведать паломникам ряд «трагедий», особых нравоучительных историй, которых у него в кельи записано не менее сотни.

Для Монаха, как и для его средневековых слушателей, незнакомых с «Поэтикой» Аристотеля, трагедия была особым нарративным жанром, никак не связанным с театром. Само такое понимание трагедии, очевидно, восходит к известным строкам «Утешения философией», где госпожа Философия говорит: «И что иное оплакивает трагедия, как не безжалостные удары Фортуны, внезапно сокрушающей счастливые царствования?» (II, проза 2).1740 Чосер в глоссарии к собственному переводу этих строк Боэция так откомментировал их: «Трагедия — это поэтическое произведение о длящемся некоторое время счастье, которое оканчивается бедой».1741 Очевидно, однако, что акцент у поэта смещен с судьбы государств на судьбы отдельных людей, хотя то и другое очень часто связано. На основании такого понимания этого жанра Чосер и назвал свою поэму «Троил и Крессида» трагедией.

А вот как Монах раскрыл суть жанра в конце пролога к своему рассказу:

Трагедию бы я определил
Как житие людей, кто в славе, в силе
Все дни свои счастливо проводили
И вдруг, низвергнуты в кромешный мрак
Нужды и бедствий, завершили так
Свой славный век бесславною кончиной.

Открывающие же «Рассказ Монаха» строки еще раз подчеркивают личный аспект его историй:

Хочу воспеть в трагической манере
Стоявших в этом мире выше всех,
А после испытавших в полной мере
Крушение надежд и неуспех;
Кого разлюбит счастие, — от тех
Уже не отвести судьбы удары.

Соответственно, «Рассказ Монаха» представляет собой целую коллекцию подобных трагедий, написанных римской октавой со сложной рифмовкой по схеме ababbcbc и насчитывающих от одной до шестнадцати строф. С дородным и жизнелюбивым Монахом из «Общего Пролога», увлекающимся охотой и любящим изысканную кухню, они связаны лишь самым косвенным образом — многие монахи того времени записывали в своих кельях разного рода нравоучительные истории. И как будто бы не больше того, если не считать чисто светского пафоса рассказа.