Кентерберийские рассказы

Тот, чья премудрость правит изначала,
Воздвигнув тверди, создал им вождей,
Чтоб каждой части часть своя сияла,

Распространяя ровный свет своих лучей.
Мирской же блеск Он предал в полновластье
Правительнице судеб, чтобы ей

Перемещать, в свой час, пустое счастье
Из рода в род и из краев в края,
В том смертной воле возбранив участье.
(Ад, VII, 73-81, перевод М.Л. Лозинского)

Чосер, внимательно изучивший текст «Божественной Комедии», разумеется, знал и учитывал подобное толкование. Однако герои-язычники его поэмы видят христианские истины в лучшем случае лишь сквозь «тусклое стекло». Соответственно Тезей отождествляет Великий Перводвигатель с властелином языческих богов Юпитером, превращая его в некого тирана, чьей «воле все подвластно», и при этом существенно искажая мысль Боэция. (Вспомним, что «реальный» Юпитер в поэме — фигура малоэффективная, он даже не смог примирить Венеру и Марса.) По сути дела, Тезей в своем монологе уравнивает Юпитера с Фортуной, правительницей судеб, перемещающей «пустое счастье из рода в род», совершенно не учитывая роли божественного Провидения как блага, к которому, по учению Боэция, и следует стремиться человеку. Если Боэций учил преодолевать судьбу как цепь случайностей, стремясь к добру и делая самостоятельный выбор, как и поступил Арсита, то Тезей предлагает лишь подчиниться велениям судьбы, «чтоб из нужды нам сделать добродетель». Причем возникшая «из нужды добродетель» имеет для Тезея еще и политическую выгоду — ведь брак Паламона и Эмилии покончит с враждой между Афинами и Фивами.

Однако, на наш взгляд, все-таки вряд ли стоит делать из Тезея этакого макиавеллиста, родившегося задолго до Макиавелли.1657 Даже если допустить некоторую ироническую дистанцию между Чосером и порой непоследовательно ведущим себя Тезеем, все же нужно учитывать весь контекст поэмы в целом, где с самого начала хаос противостоит порядку, и, выражаясь словами Боэция, «Только любовь и способна / Смертных в союзе сплотить всех».1658 Ведь согласно учению римского философа, благая цепь любви связывала не только землю и море, и высокое небо, но и гражданские институты, устанавливая гармоническую связь между государствами, не говоря уже о брачном союзе отдельных смертных. О торжестве такой любви и ратует Тезей. Потому в финале поэмы хаос смерти, унесший Арситу, неминуемо побеждает возрождающая новую жизнь любовь Паламона и Эмилии, которым отныне предстоит век взаимного безмятежного счастья. Именно так первые читатели Чосера и воспринимали волю всеблагого Бога, обращающую все ко благу и действующую, хоть и в скрытой форме, и в языческой древности. Как писал Боэций,

Таинство брака чистейших
Свяжет влюбленных навеки,
Верным диктуя законы.
Счастливы люди, любовь коль
Царствует в душах. Любовь та
Правит одна небесами.1659

Здесь, как нам кажется, между Боэцием и Чосером в «Рассказе Рыцаря» нет расхождений.

«Рассказ Мельника», следующий за «Рассказом Рыцаря», связан с ним сюжетной интерлюдией, продолжающей рамочную конструкцию «Общего Пролога» и вводящей новые эпизоды паломничества. Чосер будет пользоваться такими интерлюдиями и в дальнейшем. Читатель не найдет в них каких-либо важных подробностей самого путешествия — точного указания мест или событий, позволяющих восстановить маршрут. Но он сможет иногда ближе познакомиться с самими паломниками, представляющими на суд Гарри Бейли свои рассказы. Первая из этих интерлюдий названа «Пролог Мельника», но на самом деле она представляет собой одновременно эпилог к «Рассказу Рыцаря» и пролог к следующему за ним «Рассказу Мельника». Высоко оценив «Рассказ Рыцаря», Гарри Бейли предлагает Монаху как, по его мнению, наиболее знатному (после Рыцаря) паломнику продолжить соревнование и рассказать свою историю. Но тут неожиданно вмешивается едва держащийся в седле пьяный Мельник и, поспорив с Управляющим (Мажордомом), берет инициативу в свои руки. Громким голосом кричащего со сцены Пилата, чью роль он, очевидно, играл в цеховых мистериях, Мельник заявляет, что в начавшемся соревновании его «благородная история» (noble tale) сможет поспорить на равных (quite) с рассказом Рыцаря. По утверждению Мельника, это «легенда» о плотнике и его молодой жене, повествующая о том, как школяр одурачил старика. По словам рассказчика, мораль его «легенды» сводится к следующему:

Так без нужды не испытуй без крайней
Господню тайну и тайник жены…