Кентавр

Пассажиров первого класса было немного, О’Мэлли почти не замечал их присутствия. В Трапе-зунде на борт поднялся американский инженер, который строил железную дорогу в Турции; еще были две дамы-блондинки, возвращавшиеся домой из Баку, и атташе какого-то иностранного представительства в Тегеране. Но ирландцу больше пришлись по душе около сотни крестьян из Малой Азии, севшие на корабль в Инеболи, которые направлялись третьим классом в Марсель, а потом дальше, в Америку. Смуглые, диковатого вида, оборванные, очень грязные, с морем они встретились впервые, а вид дельфинов их просто поразил. Они жили на корме, там же и готовили, а их женщины и дети спали под брезентовым навесом, что матросы натянули специально для них над всей палубой. Вечером они принимались наигрывать на дудках, танцевали, пели и временами выкликали что-то, размахивая руками, всегда под один и тот же мотив.

О’Мэлли наблюдал за ними часами. За инженером, расфуфыренными дамами и атташе он тоже наблюдал. И теперь понимал разницу между этими людьми так, как никогда прежде. И прекрасно осознавал сложность вставшей перед ним задачи. Как вообще возможно хоть что-то объяснить таким, как пассажиры первого класса, как возбудить в них хотя бы слабый отзвук желания узнать и вслушаться? Крестьяне, не подозревая о бессмертной красоте у себя под носом, тем не менее были намного ближе к постижению истины…

– Ездили дальше на восток, верно? – предположил инженер однажды вечером, когда пароход остановился в Брусе забрать добавочный груз бревен орехового дерева. Он с восхищением глядел на побронзовевшую кожу ирландца – под этим солнцем так не загоришь!

Он заразительно, открыто засмеялся, Теренс подхватил смех. Меж ними уже установилась обычная среди путешественников приязнь, и американец не упускал случая, чтобы поговорить.

– Бродил по горам, – ответил ирландец, – останавливался и спал под открытым небом, вот и загорел.

Инженер внимательно посмотрел на ирландца, сомневаясь, не пропустил ли случайно остроту. Но О’Мэлли не ответил на взгляд. Глаза его были устремлены вдаль, на снежную вершину Олимпа, курчавившуюся пушистыми облачками, словно чело вечных богов.

– Говорят, тут прорва древесины за так пропадает, можно было бы всю скупить по цене дров да спустить к побережью, сплошь кавказский орех, – перенося разговор на более привычную почву, продолжил американец, – а рабочая сила тут просто даровая. Сколько Бог создал полезных ископаемых – все тут. Можно построить узкоколейку и пустить электропоезд. Падающей воды сколько угодно. Правда, вначале придется выкупить концессию у России, – заметил он, сплюнув на толстенное бревно в кристально прозрачной воде внизу, – а руки у русских требуют массу смазки. Плюс местные племена тоже, вероятно, хлопот доставят.

Дама переместилась на несколько футов ближе, и, когда ирландец не нашелся что сказать, чтобы заполнить паузу, его собеседник обернулся к женщине и отпустил какой-то комплимент. Воспользовавшись случаем, О’Мэлли двинулся прочь.

– На всякий случай вот моя карточка, – сказал американец, протягивая ему большой картонный прямоугольник, вынув его из толстого бумажника, с надпечатанными серебром именем и адресом. – Если разработаете план и потребуются средства, считайте, я в деле.

Теренс перешел к корме парохода и принялся наблюдать за крестьянами на нижней палубе. То, что они были грязны, казалось по сравнению неважным. Грязь пятнала лишь их одежду и кожу. А запах немытых тел казался вполне здоровым. Он вытеснил запах порока из его ноздрей и мыслей.

В мечтательной тишине О’Мэлли долго стоял так, солнечные лучи уже не золотили Олимп, а окрашивали его в розовый цвет, море отражало краски закатного неба. Он смотрел, как смуглый курдский малыш скатывался по парусиновому покрывалу. Котенок играл, цепляя лапками пеньковый конец, который ему было не под силу сдвинуть. Чуть поодаль, на груде парусины, сидел огромный мужчина с голым торсом и руками настоящего колосса. Он тихо играл на деревянной свирели. Темные кудри падали ему на глаза, слушателями были женщины, которые занимались приготовлением ужина. А совсем рядом, прямо под тем местом, где стоял Теренс, молодая женщина с фантастически прекрасными глазами кормила младенца, приложив его к обнаженной груди. Котенок оставил канат и принялся играть с кисточкой ее алой шали.