В. Реккерт: Буржуазные историографы сожалеют, что Гитлеру не удалось создать антикоммунистический единый фронт, с помощью которого попытались бы еще раз изменить ход истории. Такие мысли вдохновляют НАТО и некоторых современных «евростратегов», которые полагают, будто в объединении капиталистических стран Европы найден рецепт, чтобы как-нибудь или когда-нибудь устранить социализм.
К. Бахмен: Единства антикоммунистических сил нельзя было достичь уже в 1918—1920 гг., когда четырнадцать империалистических государств напали на Советский Союз. То, что «идейная» война международного капитала, война всех капиталистических государств против СССР не состоялась в двадцатые и тридцатые годы, нельзя поставить в «вину» тому или иному политику. Скорее на их решения и действия оказывали влияние именно глубокие внутренние противоречия империалистической системы. К тому же, бесспорно, имела место определенная переоценка исторических возможностей капитализма и, наоборот, недооценка жизненных сил Советского Союза, а также международного коммунистического движения.
Даже во время наибольшего территориального расползания нацистской Германии фашизм не олицетворял современности. Кто утверждает обратное, тот хочет отвлечь внимание от сил социализма, определяющих характер эпохи. Лишь тот, кто не видит эту силу, может не увидеть и то, что личность и политика Гитлера были обречены на провал. «Фюреру» приписывается некое мистическое величие, чтобы вызвать такое отношение к Гитлеру и фашизму, которое состоит из смеси восхищения и ужаса.
В. Реккерт: И то, и другое в одинаковой мере непригодно, чтобы распознать сущность фашизма и причину его появления, а также чтобы мобилизовать усилия людей против неофашизма и других антидемократических сил.
К. Бахме
Он постиг политическую суть монополистического капитала, в интересах и по законам которого он действовал как политик. Он понял, что немецкая буржуазия (в том числе ее высшие и могущественнейшие представители) в ходе истории, во всех противоречиях и столкновениях с феодальной и позднефеодальной верхушкой, кайзером и князьями всегда смирялась, всегда шла на компромисс. Она предпочитала окольный путь к власти и политическому влиянию, а не открытый бой.
Германская буржуазия, в противоположность ее английским и французским «братьям по классу», никогда не имела успехов в буржуазной революции, она скорее делилась властью с крупными землевладельцами, князьями и кайзером. Эта буржуазия (и Гитлер, можно сказать, это учуял) предоставила бы сильной личности, которую она искала для осуществления своих планов, более широкий простор действий, чем какая-нибудь фракция финансового капитала в любой другой стране с иной историей.
Нет вопроса — Г итлер обладал некоторыми свойствами, которые делали его наиболее пригодным, чтобы встать в какой-то момент во главе, поскольку германский империализм на протяжении одной четверти века вторично тянулся к мировому господству. Глубочайшим образом враждебный людям, лишенный какого бы то ни было гуманизма, он был готов на любое политическое преступление таких масштабов, каких до тех пор не знала история. Эти свойства отражали безграничное моральное разложение класса, которому он служил — немецкой монополистической буржуазии.
Прямо-таки классически здесь подтвердилось то, на что указывал К. Маркс в первом томе «Капитала». Там сказано:
«Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы» !.