Келе

— Я вас приучу к порядку! — улыбнулся про себя Мишка. Он был возмущен поведением собаки: Вахур стала чересчур самостоятельной и не позволяла больше командовать собою. Мишка чувствовал себя задетым, а надо сказать, что ослик был существом злопамятным.

Но не только Мишка был мстителен по натуре, — не менее злопамятной оказалась и Агнеш, которая никак не могла забыть свое вчерашнее поражение. Сегодня она пришла к Смородине позже обычного, а когда, покончив с мытьем посуды, заглянула в сарай, то застала там Мишку одного.

«Вот ты где попался мне, длинноухий!» — злорадно подумала она и огляделось по сторонам.

Мишка мирно дремал, даже не подозревая, какая его подстерегает опасность, как вдруг в глазах у него потемнело: Агнеш со всей силы хлестнула его кнутом по голове.

— Вот тебе, получай!

Ослик с перепугу метнулся в сторону и налетел на дощатую стену сарая; тут он окончательно очухался и стал прикидывать, куда бы убежать. Только сейчас он заметил разгневанную Агнеш, которая опять занесла хлыст для удара. Мишка не боялся женщины, он просто не мог взять в толк, за что его наказывают, и от этого глубоко расстроился и обозлился. Пробегая мимо Агнеш, которая меж тем изловчилась и еще раз вытянула его хлыстом, Мишка на мгновение остановился и лягнул свою обидчицу: безжалостно, двумя ногами сразу, как и подобает в отместку за поруганное мужское достоинство.

При других обстоятельствах Агнеш подняла бы неимоверный переполох, глядишь, и в обморок хлопнулась бы, но на этот раз она только осторожно пощупала ушибленное место и со злостью, какой хватило бы на истребление целой деревни, направилась в дом.

Берти в это время находился в дальнем углу сада; он обирал гусениц с яблони, и сверху через открытую дверь сарая ему хорошо была видна разыгравшаяся внутри сцена. От смеха у него даже слезы покатились по щекам, застревая в выцветших усах. Он поспешил незаметно соскользнуть с дерева на землю, чтобы Агнеш не догадалась, что он был свидетелем ее позора. Берти сперва хотел было вмешаться и избавить Мишку от незаслуженного наказания, но потом события развернулись с такой быстротой и приняли, по мнению Берти, столь благоприятный справедливый оборот, что его вмешательства не потребовалось.

И вот Берти, сидя на земле, беззвучно смеялся и утирал слезы. Затем он поднялся и, скроив самую серьезную мину, направился домой полдничать. Конечно, по обыкновению он прихватывает разных лакомств для Мишки. На этот раз порция ослика даже несколько больше обычной. Остановившись перед кухонной дверью, из-за которой — Берти это доподлинно известно — подсматривает Агнеш, он демонстративно подзывает к себе Мишку.

— Ешь, Мишка, это все тебе.

В глазах у ослика безграничная тоска.

— Меня побили, — так и говорят эти глаза, однако Берти делает вид, будто не понимает.

— Ешь, Мишка, ты заслужил, — и пока ослик расправляется с угощением, Берти треплет его по холке, зная, что ослику приятна эта ласка.

Келе теперь редко залетал во двор. Правда, он, как и прежде, по утрам выводил уток на луг, но на этом считал свои обязанности выполненными. Утки далеко разбредались вдоль берега, змеящегося в камышах, перья их сверкали белизною, сами крякуши заметно подросли и

раздобрели, да и как иначе, ведь все вокруг сейчас было устлано сплошной скатертью-самобранкой, только успевай есть.

Молодые аисты уже давно были заняты насиживанием, и когда Келе увидел под ольхой яичную скорлупу, разбросанную по земле, он понимающе кивнул: значит, птенцы уже вылупились.

Теперь Келе летал все больше и дальше, летал по-настоящему; как-то раз, пролетая над гнездом, он увидел двух аистят, с любопытством озирающихся по сторонам.

— Да, время бежит…

Поля постепенно стали желтеть, ослепительная весенняя зелень их поблекла, по вечерам раздавалось пение перепела, а фазан обеспокоенным стрекотом сгонял своих птенцов в одно место. Лето вступило в свои права. Прорезался голос у осокообразных листьев кукурузы, сухо зашелестели злаки, а по лугу зелеными волнами колыхалась трава, качались головки цветов, а вместе с ними и гудящие рои пчел. Поля и луга испускали пряный, стойкий аромат, оделись цветом все растения, которым положено цвести; стебли трав сделались плотными и твердыми, но не успели еще увянуть. Словом, наступила пора, когда травы созрели в самый раз и сено из них получается особенно сладкое и душистое — то есть наиболее ценное.

И вот однажды на рассвете зазвенели косы, и подрезанные травы правильными рядами распластались по лугу. Солнце вскоре осушило росу, проступившую слезинками на помертвелых цветочных ликах. Травы, подсыхая, съеживались с тихим шелестом, а стебли со срезанными верхушками уже залечивали рану, и корни их грезили о новых побегах.