Кэйтлин и Купидон

Я киваю, быстро вытаскивая свой телефон из сумки Верити, чтобы написать маме и попросить ее узнать у соседей правильный рецепт. Айко в это время беседует со шведской семьей напротив нас. Все болтают без умолку, рассказывая не только о традициях своей страны, но и о тех, что приняты именно в их семье.

Ко мне приближается женщина в черном сарафане, ее волосы собраны сзади в свободный пучок. С первого же взгляда я могу сказать, что она окажется француженкой.

– Манон, – представляется она.

Мы беседуем, и она рассказывает мне, как проводит Сочельник:

– Мы всегда смотрим, как малыши представляют нам свою версию балета. Взрослые раскрашивают лица под Щелкунчика, и мы все собираемся и смотрим, пьем шампанское и едим сыр.

В беседе она жестикулирует, и каждое движение отточенное и элегантное. Но тут подбегает Джен и сует нам какое-то испанское песочное печенье. Крошки летят из ее рта, когда она возбужденно произносит:

– Вы должны попробовать это, оно очень вкусное!

Манон смеется и закладывает пальцами крошечный кусочек между губ, будто курит сигарету.

– А что насчет ваших традиций? – спрашивает Манон у Верити, только что отошедшей от стола с тарелкой, на которой навалена такая гора еды, что я удивляюсь – как она не падает.

– Мы по очереди открываем наши подарки, – говорит она. – Их раздает самый младший в семье, и все смотрят, что у каждого.

Манон притворно вздрагивает:

– А что, если кому-то не понравится его подарок? Это было бы ужасно!

– Все в порядке, мы очень хорошо притворяемся, – отвечает Верити.

– Наверно, это что-то чисто британское, – замечаю я. – Приличия превыше правды.

Гарри никогда не умел делать мне подарки: я смотрела «Инстаграм» рождественским утром и видела, как другие женщины хвастаются дорогими сумочками, восхищаясь их мягкой кожей. Либо ювелирными украшениями: золотыми кольцами или браслетами-талисманами. В то время как я разворачивала нечто странно-практичное вроде ручного пылесоса («Ты упоминала летом, что хочешь такой, – с гордостью пояснял Гарри, – когда Кот слишком сильно линял»). Или же просто что-то немного чудное – например, коробочный набор видеодисков с телесериалом, который у меня никогда не возникало желания посмотреть, или авторучку из ограниченной коллекционной серии в специальном футляре. Я иногда жаловалась на это Верити, и она напоминала, как Гарри заботится обо мне весь год: он помнит, что я могу есть только рис, перемешанный с творогом, когда болею, и всегда первым делом приносит мне по утрам чашку чая.

– М-да, у нас дома ценятся фальшивые улыбки, – продолжаю я.

Манон протестующе морщит нос.

– Ох уж эти британцы! – смеется она. – Я просто говорю: «Спасибо за задумку, но это будет возвращено в магазин».

– Никогда бы так не сделала, – говорит Верити. – Моя мама отчитала бы меня за неблагодарность!

Оглядываясь сейчас назад, я хвалю себя за все те фальшивые улыбки. Потому что в итоге мне действительно очень понравились «Ходячие мертвецы». И даже та дурацкая ручка – слишком тяжелая для того, чтобы ею было удобно писать, – до сих пор лежит на моем столе в офисе, вызывая у меня улыбку.

– Принести еще шампанского вам обеим? – Манон резко поднимается со стула. – А потом я хочу послушать о ваших традициях, Кэйт.

Верити использует это короткое время, пока мы остаемся наедине, чтобы выяснить мое настроение.

– Как ты, держишься? – спрашивает она, пожимая мой локоть.

Я киваю:

– Я в порядке, мне очень хорошо.

Это чистая правда. В прошлом году, спрятавшись под своим пуховым одеялом, вдыхая спертый от моего же дыхания воздух, в окружении горы скомканного тряпья – я думала, что никогда больше не смогу наслаждаться Рождеством. Целыми днями и неделями я оставалась в той же позе – свернувшись калачиком и глядя в темноту. Кажется, я даже не плакала; из меня будто вырвали внутренности, и я превратилась в пустую оболочку. Время от времени в течение дня я ощущала чье-то присутствие рядом – либо мамы, либо Верити; они гладили меня по спине и что-то шептали. Не знаю, что они говорили. Я хотела, чтобы они ушли; хотела сказать им, чтобы они не беспокоились, и что я никогда больше не буду чувствовать себя нормально. Но я не могла найти нужных слов, поэтому они оставались, и периодически их мягкая речь или нежные касания погружали меня в сон.

– Итак… что вам больше всего нравится в Рождестве? – Манон вернулась, небрежно сжимая в одной руке три бокала. Мы подхватываем их, и когда я начинаю говорить, то замечаю, что Айко, Джен и Усман тоже слушают.

– Когда мы… когда я бываю у мамы, – отвечаю я, запинаясь.

– А это где? – спрашивает Айко.

– Знаете место под названием Шеффилд? – Она отрицательно качает головой. – Это в Англии.

– А, Лондон! – кивает Айко. Я не поправляю ее.

– Наши семьи из маленькой деревни неподалеку оттуда. – Я киваю на Верити. – Мы с ней знаем друг друга с детства, и мы по-семейному всегда на Рождество по утрам ходим к ним домой на завтрак. Мне нравится, как готовит ее мама, – жареные бананы и каллалу^[15]…

– Которую ты всегда называла «каллалаааалуууу», – подсказывает Верити.