Каждый час ранит, последний убивает

В одиннадцать утра учитель математики Бармоль сказал, что я сделал ошибку в вычислениях, хотя это было вовсе не так. Я ему объяснил, что не прав он сам, но он ничего не хотел слышать. После каникул я вдруг понял, что, как бы хорошо я ни учился, Бармолю никогда не понравятся моя рожа и цвет кожи.

В конце концов я его обозвал старой сволочью, и он отправил меня к завучу. Я до сих пор не понимаю, зачем так поступил. То ли потому, что хотел выпендриться перед одноклассниками. То ли потому, что на каникулах дома было настолько невыносимо, что у меня оголились нервы. А может, мне надоело, что меня наказывают за несуществующие проступки.

Или все дело в том, что Бармоль и правда был старой сволочью.

Вечером я вернулся из школы, мать была еще на работе, но в нашей маленькой столовой меня поджидал отец. Как только я пришел, то сразу получил оплеуху.

– Из школы звонили. Неделю сидишь дома, ясно?

Я ничего не ответил. Да и что тут скажешь?

Даркави схватил меня за руку и вывел на лестницу. Мне стало страшно, страх был таким же сильным, как стальная хватка отца. Я понял, что он ведет меня в подвал. Как только мы ступили на лестницу, ведущую в общедомовой подвал, мне удалось вырваться, и я побежал. Я бегал намного быстрее Даркави, и он бы меня никогда не догнал. Но я сразу столкнулся нос к носу с нашим консьержем. Он схватил меня за шиворот, я пытался освободиться…

– Куда несешься? Что ты там еще натворил?

– Пустите! Пустите!

Тут подоспел отец. Он вежливо поблагодарил консьержа и опять повел меня в подвал. В глубине никто уже не слышал моих воплей. Криков о помощи. Я знал, что в этот грязный подвал почти никто не спускается. Отец открыл наш бокс и втолкнул меня внутрь с такой силой, что я отлетел к противоположной от входа стене.

Отец весь день накапливал злость. И теперь, после того как я сделал жалкую попытку вырваться, ярость его достигла своего апогея.

Я поднялся на ноги, чтобы как-то сопротивляться. У отца блестели глаза, он сжал кулаки. Он собирался отделать меня так, как никогда в жизни.

Отец взял с одной из грязных полок моток веревки. Я понял, что она лежала там не случайно и что он пришел сюда до моего возвращения из школы, чтобы все приготовить.

Преступление.

Предумышленное убийство.

– Раздевайся, – приказал он.

Лучше было подчиниться. Тогда, может быть, у меня останется шанс на спасение. Если же вывести его из себя, то смерть неминуема. Я снял свитер, джинсы и оказался в одних трусах. Хоть это и был мой собственный отец, я чувствовал острое унижение.

– Поворачивайся!

Я искал взглядом какое-нибудь оружие, в подвале стоял запах плесени и пыли. Палку или осколок стекла. Что-нибудь, чем можно было ударить того, кто считал меня своим сыном. Того, кто должен был, по идее, защищать меня от всех и вся.

Даркави связал мне руки и ноги и схватил за шею. Я думал, что у меня позвонки сломаются, так сильно он ее сжимал. Он бросил меня на землю, и я упал на живот. Потом он поставил мне ногу на спину, и я снова заорал. Даркави закурил свою вонючую самокрутку.

– Тебе вообще повезло, что ты в школу ходишь, ясно? – прогремел он. – Я приехал в эту дерьмовую страну, чтобы твоя жизнь стала лучше, чем моя! Я повредил на заводе ногу, я все потерял! У меня была собачья жизнь, а ты что? Хочешь, чтобы тебя из школы исключили? Да ты просто кусок говна, мне стыдно, что я твой отец!

– Я больше не буду, папа! – пропищал я детским голосом.

– Уж это точно! – сказал Даркави.

Он присел на корточки и прижег мне сигаретой затылок. Потом еще раз, в десяти сантиметрах ниже, потом еще, пока не прошелся по всему позвоночнику. Я так кричал, что был уверен – кто-нибудь меня да услышит. Тогда отец схватил какую-то старую тряпку и затолкал ее мне в рот.

– Хватит визжать, как девчонка! – рявкнул он. – Так ты никогда не станешь настоящим мужиком!

Он снова закурил и перевернул меня на спину. Начал прижигать грудь и живот. И еще ниже, несмотря на мою мольбу, которую заглушал кляп. Потом стал тушить сигареты мне о бедра, но остановился на уровне колен. Наверное, потому, что на физкультуре надо носить шорты, а он не желал, чтобы следы его пыток кто-нибудь разглядел.

Потом он сел на дряхлую табуретку, докурил сигарету и долго смотрел, как я плачу.

– Собачья жизнь, собачья, – повторял он. – И все из-за тебя… Если бы меня не женили на твоей чертовой матери и мне не надо было бы тебя кормить, у меня была бы распрекрасная жизнь!

Именно в этот момент я понял, до какой степени он меня ненавидит. Я был для него просто тяжелым грузом, который он за собой тащил.

Я испортил ему жизнь. И он в ответ портил жизнь мне.

Он затушил бычок и поднялся. Я молча молился, чтобы на этом все закончилось, чтобы он удовлетворился достигнутым. Но он обмотал мне шею электрическим проводом, конец которого закрепил за полками, и начал тянуть, чтобы оторвать меня от земли.

Эта сволочь хотела меня повесить.

Когда он остановился, я касался земли только пальцами ног.

– Повиси тут, подумай.

Он выключил свет и крепко запер дверь. Я попытался опуститься на всю ступню, но провод так натянулся, что я чуть не задохнулся.