Казанова

Приблизившись ко двору, он почувствовал себя защищенным от всяческих нападок и клеветы; прежние неприятности постепенно стали забываться. Он познакомился с великим инквизитором, оказавшимся милейшим человеком, и Авантюрист даже поведал ему одну пикантную историю, изрядно позабавившую их обоих. В одной из мадридских церквей Казанова увидел великолепное изображение Мадонны, кормящей грудью младенца. Мадонна была хороша собой, а грудь ее была выписана столь великолепно, что возбуждала отнюдь не благочестивые мысли. В церкви сей всегда толпился народ, пожертвования текли рекой. Насладившись созерцанием картины, Соблазнитель тоже внес лепту в церковную копилку. Через некоторое время он решил вновь полюбоваться соблазнительной Мадонной, но его ожидало беспримерное разочарование: на ослепительную грудь и очаровательный ротик младенца Христа, пухленькими губками впившегося в жизнедающий сосок, был рукой неумелого рисовальщика наброшен платок. Обычной толкотни в храме не было. Возмущенный порчей произведения искусства, Казанова отправился к священнику, выяснить, кто сотворил сие кощунство. Оказалось, повинен в этом был сам служитель Господа: стоило ему во время проповеди бросить взор на изображение, как в голову ему лезли суетные мысли, а язык начинал заплетаться. Когда же Казанова предложил святому отцу заказать другую картину с Мадонной, дабы вновь привлечь публику в церковь, тот наотрез отказался.

Однако злой гений уже распростер над Авантюристом свои крылья. На Пасху Казанова вместе с художником Менгсом отправился в Аранхуэс, где в то время находился двор. Казанова с удобствами разместился в доме посланника; неожиданно с ним сделалась горячка, следом обострился геморрой, а возле заднего прохода начался абсцесс. Перепуганный Мануцци, проживавший в то время в доме посланника, вызвал лекаря и хирурга. Пока врачи совещались, абсцесс стремительно развивался. Было решено вскрыть его; оттуда вышел гной. Так Казанова промучился всю Пасху. Художник давно уехал в Мадрид; неожиданно от него пришло письмо. В нем он сообщал, что священник прихода вывесил на дверях церкви список тех, кто не исповедался и не причастился на святую Пасху. В этом списке было и имя Казановы, проживавшего тогда в доме Менгса. Сам Менгс, недавно перешедший в католичество, скрупулезно соблюдал все обряды и более всего на свете боялся быть обвиненным в религиозном нерадении. Поэтому он написал Казанове не слишком любезное письмо, в котором предлагал ему по возвращении в Мадрид более к нему в дом не приезжать, а прислать новый адрес, куда он отправит его вещи: навлекать на себя подозрения инквизиции из-за венецианца он не собирается. Казанова несказанно возмутился такому письму, разорвал его и ответа ожидавшему посланцу не дал. На другой день Казанова вызвал носилки, отправился в местную церквушку и, переговорив с тамошним монахом-кордельером, исповедался и причастился, а затем монах составил ему бумагу, где свидетельствовал, что вышеозначенный Джакомо Джироламо Казанова исполнил все пасхальные обряды как подобает христианину, хотя и с небольшим опозданием по причине тяжкой болезни. Эту бумагу Казанова предъявил священнику, потребовав вычеркнуть его из списка «нарушителей», что и было сделано. С Менгсом Казанова более не разговаривал, но в отместку посвятил ему несколько ядовитых страниц в своих «Мемуарах», где выставил его ничтожным живописцем и дурным подражателем Рафаэлю, капризным и несносным человеком.

Пока Казанова боролся с одной неприятностью, следующая была уже не за горами. В испанскую столицу прибыл барон Фрайтур из Льежа, распутник, мошенник и игрок. Познакомившись с ним за игорным столом, Казанова поведал ему, что собирается посетить Испанию, и теперь, по утверждению Авантюриста, Фрайтур специально отыскал его, дабы воспользоваться его связями и знакомствами.

Сам Казанова никогда не считал себя профессиональным игроком и всегда возмущался, когда его знакомцы по карточному столу почитали его таковым. Однако Соблазнитель лукавил, не желая разрушать созданный им образ вольного странника, философа и почитателя женских прелестей. В случае нужды он делал из игры источник существования, подправлял Фортуну, а также привлекал в игорные залы состоятельных знакомцев, неискушенных в тонкостях карточных игр. Барон, путешествовавший вместе с приятелем, необъятных размеров французом (что само по себе редкость), был с Казановой отменно любезен, венецианец отвечал ему тем же, и после пары обедов решил, что не будет ничего дурного в том, ежели он снабдит Фрайтура несколькими рекомендациями, а также познакомит его с некоторыми людьми.

Через какое-то время Фрайтур, явившись к Казанове, заявил, что у него вышли все деньги и он хочет занять у него пистолей тридцать-сорок.

— У меня есть кое-какие мысли, как провернуть хорошенькое дельце, после которого денег у нас будет в достатке, — завершил свою просьбу барон.