Казаки-разбойники

—      Интересно, правда? — сказала Соня, продолжая аплодировать.

—      Ага, — кивнула Люба и отвернулась, чтобы Соня не заметила, как ей грустно.

Отчего было так грустно? Оттого, что не было синей птицы? Или оттого, что кончилась сказка? Было трудно сразу примириться с обыкновенной улицей и обыкновенным трамваем. И временами то ли в свете фонарей, то ли в снегопаде за трамвайным окном чудилось мерцание, необыкновенность. Но сразу же и пропадали.

Когда Люба и Соня шли от трамвайной остановки, снег пошёл сильнее, был он крупный, лохматый. Снежинки летели в лицо, на щеках они таяли, потому что было тепло. Может быть, это был последний снегопад.

В переулке был уже вечер. Фонари не светили сюда, а лампу над воротами дворник дядя Илья ещё не зажигал. Но темноты не было: свет шёл от снега. Навстречу девочкам из ворот вышел Лёва Соловьёв. Его чёрная меховая шапка стала белой. Он шёл, запрятав руки глубоко в карманы, и на плечах у него тоже лежал снег.

—      Здравствуй, Любка. Что это ты плачешь?

Лёва спросил весело. Он и сам не верил, что Любка может плакать. Из-за чего может плакать Любка? Разве что из-за какой-нибудь ерунды.

—      И не собираюсь плакать, — дёрнула плечом Любка, — это снег натаял. Пойдём, Соня.

И потащила Соню за руку. Потом остановилась и крикнула Лёве:

—      А мы в театре были, в Художественном Академическом! Мы смотрели «Синюю птицу». Знаешь, как интересно!

ГДЕ У НАС ЛИТВИНОВ?

Вера Ивановна привычно обвела глазами класс:

—      А где у нас Литвинов?

Панова засмеялась. И другие засмеялись.

—      Не понимаю, — строго сказала Вера Ивановна. — Веселья твоего, Аня Панова, не понимаю.

Анька охотно ответила:

—      Да он какой-то малахольный, этот Литвинов, чудной: говорит не как все и мешок вместо портфеля.

Панова села, победно взглянула на Генку.

Вера Ивановна покачала головой.

—      Ты, Аня, очень уверенный в себе человек. Очень.

И посмотрела так, что Любка подумала: «Оказывается, быть уверенным в себе человеком не очень-то хорошо. Нет, наверное, иногда хорошо, а иногда нет».

—      У меня для вас есть новость. — Вера Ивановна сделала паузу, все почувствовали, что новость важная. — К концу четверти лучших из нашего класса примут в пионеры.

В пионеры! Все зашумели, завозились. Митя спросил:

—      А кого — лучших?

Учительница молчала. И все притихли, Это был вопрос, на который очень важно получить ответ, все хотели, чтобы Вера Ивановна ответила, хотя и боялись. Только Генка Денисов не хотел.

—      Меня не примут, я знаю, — сказал Генка негромко, но в тишине все услышали.

—      Гена, а почему ты так считаешь? — спросила Вера Ивановна.

Генка поднялся за партой. Вид у него был смущённый. Он стоял так, как будто парта ему тесна и стоять неудобно. Хотя парта была большая, а Генка — не очень.

—      Ну, учусь так себе, — сказал Генка неохотно и ещё больше повернулся боком, встал ещё неудобнее.

Любка подумала: «Хорошо, что я учусь хорошо. Вдруг меня примут!»

—      Гена ты мой дорогой, — сказала Вера Ивановна, — разве в пионеры принимают только за отметки? Это же в следующий класс переводят за отметки. Садись, Гена. А сейчас займёмся арифметикой.

Вера Ивановна открыла журнал и стала вести пальцем сверху вниз. И по тому, как скользил палец, было видно, кого сегодня не спросят. Вот облегчённо вздохнул Серёжа Артёмов. Лида Алексеева села свободнее, тряхнула лёгкими белыми волосами. Соня Будник распрямила плечи. Волков полез в портфель. Палец остановился посреди списка. «Меня», — подумала Люба, в груди стало пусто, как на качелях, если летишь вниз. Хотя там, в журнале, рядом с ней были и Никифоров, и Курочкин, и Панова. Но Любка не ошиблась.

—      Люба, — сказала Вера Ивановна.

Как холодно звучит твоё имя, когда тебя вызывают к доске. Люба пошла по классу. Она вчера дома решила обе задачи. Наверное, она и сейчас решит. Ведь всегда в классе задачи похожи на домашние. Но всё равно было страшно. А вдруг чего-нибудь напутается? А вдруг она не сумеет правильно объяснить? И это сегодня, когда решается, кого примут в пионеры, а кого не примут.

Задачка оказалась совсем нетрудной. Люба писала на доске, а сама через плечо косилась на Веру Ивановну. И по лицу учительницы видела, что решает правильно.

— Садись, — сказала Вера Ивановна. — Ты верно решила, не надо так волноваться.