Катынь. Post mortem

И тогда в разговор вступила Ника: у нее есть к нему горячая просьба. Ведь теперь уже они могут рассчитывать только на костел. Говорят, что во время приведения в исполнение смертных приговоров присутствует также тюремный капеллан. И они обе пришли просить, чтобы ксендз нашел какой-то путь к такому капеллану. Они многое знают – кто там сидит, какой вынесен приговор, жив ли осужденный.

Ника не называла ни имени, ни фамилии. И никто ее ни о чем не спрашивал. Ксендз Тваруг сказал, что, собственно говоря, нет у него никакой такой возможности, он не знаком с тюремными исповедниками, да и опасается, что власти вот-вот от них избавятся. – Но все же надо, чтобы сердце было открыто любви. – Он погладил Нику по щеке, как девочку, которую надо оберегать от зла, подстерегающего ее в этом мире.

– В моем сердце только ненависть. – Ника смотрела на румяные щеки священника. – Достаточно ли этого, чтобы договориться с Господом Богом?

– Бог слышит каждого.

– Услышит ли Он в конце концов и мой вопрос, какая участь постигла моего мужа? – спросила Анна.

Ксендз посмотрел на нее так, словно она допустила какую-то бестактность, и, подняв палец, устремил его к потолку:

– Там все записано. Бог выбирает лишь место и время.

64

Ника даже не поняла, как это случилось, что лето прошло мимо, вовсе ее не коснувшись. Акации уже отцвели, город опустел, дети разъехались на каникулы, а она все продолжала носить передачи на улицу Монтелупих. Это означало, что он жив, что, возможно, он смотрит в одно из этих зарешеченных окошек и в этот самый момент видит в фаянсово-голубом небе ту же картинку, что и она: машут белыми крыльями голуби, постоянно меняя траекторию своего полета…

Однажды передачу не приняли.

Теперь она стояла на столе в гостиной, а Ника сидела, рассматривая наброски со своим изображением, которые остались в большой папке. Там она была запечатлена в разных позах, но, когда Юр рисовал ее анфас, он никогда не забывал обозначить эту маленькую родинку на ее щеке пониже глаза. Она просматривала сделанные Юром наброски, всматривалась в ту фотографию, где они оба в свадебных нарядах позируют, сидя в кресле, в фотоателье господина Филлера…

Нике предстоял экзамен в университете. Но она предпочитала рассматривать эти наброски, как человек, который на самом деле считает только то, что уже было, тем временем, которое имеет для него значение.

Ника начала понимать Анну. Она еще не успела ей этого сказать, сказать, что для нее прошлое время тоже стало важнее, чем нынешнее. Если она столь тяжело переносит временное отсутствие живого человека, – а Ника считала, что Юр жив, – то как же Анна на протяжении стольких лет могла переносить отсутствие того, кто оказался в списке жертв? Только теперь, глядя на Анну, на Бусю, которая каждый свой день начинала с молитвы о возвращении Анджея, Ника поняла, каким трудным оказывается временное отсутствие живых, а ведь отсутствие умерших – безвозвратно. Она разговаривала с Юром, глядя, возможно, на ту же самую стайку голубей в небе. Анна разговаривала с Анджеем, а вернее, с его фотографией в овальной рамке…

Увидев оставленную на столе передачу, Анна села на диван рядом с Никой и обняла ее. Глядя на них, можно было сказать теперь, что это не мать и дочь, а две сестры.

– Это вовсе ничего не значит, – прошептала Анна прямо в ухо Нике, как во время урока откровенничают с подружкой. – Его могли перевести в другую тюрьму.

Ника положила голову Анне на колени.

– Теперь я знаю, что значит ждать, – тихо произнесла она.

Они сидели вот так довольно долго, каждая глубоко погрузившись в созерцание образов своей памяти. И вдруг Ника почувствовала необходимость отыскать в своей памяти то, что было далее всего отодвинуто в прошлое, что вместе с ней может помнить только ее мать, Анна. Только она может подтвердить, что образ отца, который она сейчас вызвала в памяти, верен и что сцена, которую она считает одной из первых, запомнившихся ей, – до того была лишь некая магма – выглядела именно так.

– А Визирь был каштановой масти?

– Нет. – Анне не показался удивительным этот вопрос, она как будто и сама была где-то рядом в том времени, когда Нике исполнилось три года. – Каштановой масти был Султан. А до него был гнедой. И это был как раз Визирь.