Кацап

— Отправка на фронт — это что? Радость или печаль? Или же два чувства одновременно? — продолжил он после короткой паузы. — Вот вы сидите сейчас со мной и молчите, хотя вам доподлинно известно, что через неделю меня с вами не будет уже. Почему молчите? Не знаете, что сказать в мой адрес? Или я ошибаюсь? Кто-то из вас может мне ответить?

— Я вам отвечу, Николай Павлович, — неожиданно отозвался Александр.

До этого момента он молчаливо ел, кивал головой в знак согласия, когда нужно было ответить, и не поднимал глаз, стыдясь перед хозяйкой дома за своё неуёмное желание насытиться. Ему казалось, стоит взглянуть на неё, и он тут же подавится пищей, оскандалится перед ней. Поэтому Александр сосредоточенно жевал и слушал, не вмешиваясь в разговор. Остановился, когда после добавки на тарелке не осталось ни кусочка.

— Ну, попробуй, — Карачун с любопытством посмотрел на Кацапова. На его лице расплылась снисходительная улыбка. Он даже не предполагал, какой жаркой окажется их дискуссия.

— Тут всё просто, — начал Александр. — Всё зависит от истинной причины отправки.

— Хочешь сказать, есть разница между добровольной отправкой и принудительной мобилизацией?

— Вот именно! Когда человек отправляется на фронт добровольно, он испытывает огромное удовлетворение. Он не боится погибнуть в отличие от того, кто идёт по принуждению. Первый отправляется с радостью, второй с печалью. Поэтому и слова на прощания будут разными.

— Разве можно отправляться на войну с радостью? — спросил Карачун.

— В отдельных случаях можно. Вот если бы у меня, к примеру, появилась возможность отправиться на фронт, я бы радовался. И можете мне верить: больше, чем дню рождения.

— Это потому, что тебе нечего терять, кроме своих цепей, — язвительно произнёс «кум». — А в моих руках появилась крупинка золота…

Карачун с улыбкой взглянул на Клавдию Семеновну, та вспыхнула в одно мгновенье, как спичка, быстро поднялась и вышла из комнаты.

— В таком случае, почему вы подали рапорт об отправке на фронт? — спросил Александр, когда они с «кумом» остались вдвоём. — Могли бы служить и дальше, вас никто бы не упрекнул.

— Не в упрёках дело, Сано, — раздумчиво проговорил Карачун. — Их я за свою службу наглотался достаточно.

— В чём же тогда причина?

— Даже не знаю, как это объяснить, — «кум» на секунду задумался, — гложет меня что-то изнутри, Сано, будто червяк завёлся. С прошлого лета это началось, когда от рук фашистов погибли последние мои родственники. Долг я вдруг перед ними почувствовал, словно пристыдил меня кто-то за то, что я в тылу отсиживаюсь. Они все погибли, а я живой, шваль разную стерегу. Вот я и поклялся себе отомстить за них. Подал рапорт. Больше года в штабе тянули резину с ним, а я за это время Клаву повстречал…

Карачун умолк, в доме повисла мёртвая тишина. Из кухни, куда удалилась хозяйка, тоже не доносилось ни единого звука. Она, словно мышка, спряталась в какой-то норке и тихо пережидала, когда гости выговорятся.

— Смерти я не боюсь, — заговорил Карачун вновь. — Рано или поздно она приходит к каждому из нас. Смерть — это окончание жизни. А жизнью, как известно, распоряжается сам человек. Её продолжительность зависит от тех правил, которые он для себя сам и установил. Вот и получается, что смерть во всех нас сидит как бы до востребования.

Карачун плеснул в стаканы самогона, покрутил свой стакан за донышко, задумчиво сказал:

— Да, смерть приходит к нам по требованию. И это вовсе не моя выдумка. К примеру, один человек не выдержал трудностей — залез в петлю. Сам востребовал свою кончину. Другой голодовку объявил — опять же сам себе смерть заказал. Или возьми бандита, который переступил черту закона. Он сознательно приговорил себя к расстрелу. По собственной воле лишает себя жизни досрочно. Такой казус происходит сплошь и рядом.

— Ну, а как вы объясните уход из жизни тех, кто прожил долгую жизнь? — с усмешкой спросил Александр, в тайне надеясь, что его вопрос заведёт «кума» в тупик. — Не залазил в петлю, не объявлял голодовку, не нарушал законов? Просто жил и жил себе, пока старость не наступила.

— Ты думаешь, подловил меня на ложных утверждениях? — скривился в ухмылке Карачун. — Вовсе нет. Спрошу тебя: что делает человек, став немощным в старости? И сам тебе отвечу: просит смерти, потому что жить без смысла ему становится невмоготу. Так-то вот.

«Кум» поднёс стакан ко рту и залпом выпил.

— Ты, Сано, ешь, давай, не стесняйся. Когда ещё выпадет такой день, чтобы поесть от пуза? — сказал он назидательно. — Новый хозяин, поговаривают, лютый мужик. Никому поблажки не позволяет. Который день голову ломаю, как облегчить твою жизнь на оставшийся срок.

— Вы не беспокойтесь напрасно, Николай Павлович. Оставьте всё, как есть. На два года вперёд в судьбу не заглянуть, да и поменять в ней что-либо невозможно, — тоном обречённого проговорил Александр. — Авось, выхилю как-нибудь, не сдохну бесславно раньше срока. Вы же сами утверждаете: смерть без востребования не приходит.