Кацап

На зоне Александр не мог позволить себе такое занятие скрытно от всех, даже если бы умирал от голода. Ему просто не позволит этого сделать лагерный закон. За такое действо могут и на нож посадить. Здесь у каждого заключённого свой круг возможностей, свой шесток, на котором яркой меткой обозначено его место.

Ублажить блатных не позволяло самолюбие.

— Когда отъезжаем? — спросил Кацапов.

— Не терпится вернуться в лагерь? Свобода надоела? — осклабился Карачун.

— Ни в коем случае. Готов пожить здесь, сколько позволите.

— Тогда почему спрашиваешь?

— Про печь размышляю. Топить или нет? Дров принёс бы в дом, если на ночь останемся.

— Сегодня отправимся в обратный путь. Чего нам здесь ошиваться, если ты свою задачу уже выполнил? Перекусим и поедем. Только не в лагерь, а в поселок. Мясо я там оставлю у надёжного товарища. Гарантия хоть будет, что не растащит по кусочкам разное шакальё. В посёлке и заночуем до утра. Заодно и твой день рождения отметим. Как ты на это смотришь? — Карачун прищурил глаза, на лице появилась самодовольная улыбка.

Александр вскинул брови от удивления. Он, оказывается, забыл о собственном дне рождения! Не вспомнил о нём ни вчера и ни сегодня! Запамятовал, какое сегодня число, а Карачун всё помнит!

— Положительно, — ответил Александр ровным и невзрачным голосом, будто и не обрадовался вовсе, хотя слова «кума» всколыхнули сердце, заставив его откликнуться несколькими сильными толчками радости в груди.

— Почему физиономия кислая? — спросил Карачун, удивляясь столь безрадостной реакции. — Разве тебе не хочется обмыть удачный результат охоты в свой день рождения?

— Отчего же? Хочется, конечно, — Александр внимательно посмотрел в лицо «кума».

— Тогда почему рожа постная?

— Не успел обрадоваться, гражданин начальник. Вы как обухом по голове долбанули меня. Я ведь с этой паскудной жизнью совсем запамятовал, какой сегодня день.

— Слушай, Сано, — поморщился Карачун. — Сколько раз напоминать тебе, чтобы ты не называл меня гражданином начальником, когда мы с тобой вдвоём?

— Виноват, Николай Павлович, — выдохнул Александр. — Больше года мы с вами не встречались наедине, вдруг что-то поменялось в наших отношениях?

— А что может поменяться?

— Ну, мало ли что… — замялся Александр. — Вы — начальник лагеря, я — простой зек, уголовник. Дятлы могли настучать какую-нибудь пакостную дробь, или блатные подставить в чём-то…

— Я уж как-нибудь сам разберусь, кто мне друг, а кто враг.

— Большое спасибо за доверие, Николай Павлович, — повеселевшим голосом произнёс Кацапов.

— То-то же. Шагай в избу. Угощай друга лосятиной.

Через час, погрузив разрубленную на части тушу в розвальни, они отъехали со двора. Карачун приказал Александру пересесть в его кошеву, а кобылу привязать к саням сзади.

— До сих пор не могу поверить, что вы хорошо относитесь ко мне всего лишь из дружеских побуждений. Каждый раз почему-то вспоминается про сыр в мышеловке.

— Иначе и быть не может — усмехнулся Карачун. — Не верь, не бойся, не проси. Каждый сам за себя. Какие ещё мысли могут вертеться в башке заключённого, кроме сохранности своей шкуры? Верно?

— Так оно, — согласился Александр. — Каждое благо на зоне стоит очень дорого. Порой эта цена — твоя жизнь.

— Тебе не приходило в голову, что можно хорошо относиться к человеку только потому, что он просто порядочный? Не трус, не подлец, не жалкий человечишко, готовый лизать чью-нибудь задницу взамен на сытую жизнь? Разве нельзя просто уважать человека за его достоинство, не вглядываясь, в какой он одёжке и в каком статусе находится в данный момент?

— Мне сложно об этом рассуждать, Николай Павлович. Все мои друзья были простыми работягами. Водить дружбу с людьми из другого сословия не доводилось.

— Сосло-овия! — возмутился Карачун. — О чём ты говоришь, Сано? Великая Октябрьская революция упразднила все сословия! После её свершения все люди стали равны между собой.

Они незаметно вступили в полемику и вели неторопливый разговор на протяжении всего пути.

Карачун убеждал, что он тоже выходец из рабочих, был таким же простым парнем, как Кацапов, и внутренне ничуть не изменился. Разница меж ними состоит лишь в том, что родился он чуть пораньше Александра и ему посчастливилось участвовать в революции. Это революционное время возвело его на ступеньку офицера. Он не является тщеславным человеком, как может показаться на первый взгляд. Просто у него сейчас должность такая, которая требует от него решительных и порой очень жёстких действий. И что у него тоже были моменты в жизни, когда он мог, как и Кацапов, кормиться лагерной баландой.

Ещё Карачун поведал о том, что, когда писал рапорт об отправке на фронт, указал: готов командовать взводом, не взирая на звание.

— Э-э, да что это я здесь распаляюсь перед тобой? — махнул он, наконец, рукой. — Не хочешь верить — не верь. Я не навязываюсь тебе в друзья.

Карачун демонстративно отвернулся в сторону и принялся смотреть на заснеженный лес.