Катастрофа Московского царства

Следственное дело отнюдь не разрешает сомнений, с которыми исследователь подходит к этому источнику. Предполагая вину Годунова, в нем легко обнаружить ее доказательства – обвинительное свидетельство Михаила Нагого и уклончивую позицию Андрея Нагого; трафаретность показаний о «самозаклании», словно вложенных в уста свидетелей следователями; абсурдность попытки М. Ф. Нагого изобразить убитых Битяговского и иных злодеями, положив на них целый арсенал оружия; палеографические странности документа и др. Если изначально отнестись к документу с доверием, перед исследователем предстает, казалось бы, стройная картина: версию об убийстве отстаивают лишь Нагие, инициаторы мятежа; противоречия внутри дела можно снять, а палеографические особенности лишь отражают историю документа, но не являются свидетельствами подтасовки. В первом случае в качестве аргумента подключается важнейший логический довод – quid prodest (кому выгодно); во втором – принцип презумпции невиновности источника. На мой взгляд, важнейшим обстоятельством является то, что представления о вине Годунова в убийстве царевича сформировались под влиянием официальной версии 1606 года, когда царевич Дмитрий Угличский был торжественно канонизирован и было составлено его житие. До 1606 года о причастности Годунова к смерти царевича лишь циркулировали слухи, которые дошли до нас в передаче англичан Дж. Флетчера и Дж. Горсея[9].

Объективность должна привести нас к согласию с выводом следственной комиссии, однако есть важное но: медики утверждают, что в припадке эпилепсии невозможно зарезаться ножом, поскольку больной в это время выпускает предметы из рук. Попыткой выхода из ситуации стала гипотеза о том, что царевич упал на нож, воткнутый в землю лезвием вверх («набрушился сам ножом в падучей болезни»). Но в случае смертельного ранения в шею кровь должна бить фонтаном, что невозможно не заметить. Этой красноречивой подробности в показаниях свидетелей нет. Указание на то, что царевича «било долго», противоречит и другой версии о причине смерти – образованию пульсирующей гематомы внутри шеи. Эти противоречия привели современных исследователей Л. В. Столярову и П. В. Белоусова к новой версии гибели царевича. Они полагают, что ранение в области шеи могло иметь место, но не было смертельным, а к смерти привела серия непрекращающихся эпилептических припадков, то есть не злодеяние, а болезнь, которая быстро прогрессировала и привела царевича к трагическому концу. Я склонен согласиться с этой версией. Скорее всего, Годунов не причастен к смерти царевича, хотя, вероятно, искренне желал избавиться от опасного претендента на престол. Такой вывод также снимает предположение о том, что несчастный случай мог быть подстроен. Это было фатальное стечение обстоятельств – далеко не первое в истории царской семьи (вспомним трагический конец сына Грозного Ивана). Династия Рюриковичей словно была обречена, в том числе из‐за собственной политики: в ходе борьбы за единовластие московские государи уничтожили боковые ветви династии, и она сократилась до семьи Ивана Грозного.

Остается, пожалуй, еще один вопрос – о причинах мятежа, во время которого были убиты с десяток человек и произошли погромы. Неужели старая вражда между Битяговским и Нагими была способна вылиться в такую кровавую бойню? Следственное дело показывает, что удельный Углич был маленьким, замкнутым мирком, где едва уживались друг с другом две противные партии – Нагих и Битяговского. Многие действующие лица были связаны между собой близким родством или службой. Боярыня и мамка Василиса Волохова, служившая царице Марии с начала 1580‐х годов, вероятно, переметнулась на сторону Битяговских. Ее дочь вышла замуж за Н. Качалова, которого нарративы XVII века называют племянником дьяка. Скорее всего, Волохова стала агентом дьяка во дворце, в то время как сам он был агентом Годунова в Угличе. Иначе трудно объяснить жестокость, с которой царица обошлась с Волоховой. Смерть царевича стала пусковым механизмом, благодаря которому давняя склока вылилась в бойню. Таким образом, угличские события можно рассматривать как пролог Смуты. В них словно отрепетирован сценарий дальнейших потрясений – противостояние внутри элиты повлекло за собой войну, захватившую мирных горожан. Это также очень похоже на волнения в Москве после смерти Грозного. С чего бы такие страсти на седьмом году правления тишайшего Федора? Очевидно, энергия социального разрушения таилась и в этом провинциальном волжском городке, а при удобном случае вышла наружу. Пророчество Джильса Флетчера («все должно было окончиться не иначе, как всеобщим восстанием») начинало сбываться…

Опустевший трон