Катарина, павлин и иезуит

Ближе к вечеру они свернули с дороги к одиноко стоящему на холме крестьянскому дому, усталые путники хотели переночевать там у добрых людей. Они очень устали, хотя Катарина часть пути ехала на муле, у нее сами собой закрывались глаза, сон на опушке леса был коротким, правда, с прекрасными сновидениями, но все же недолгим, Симон держал мула под уздцы и иногда сердито его понукал – мулу тоже уже не хотелось идти, особенно в гору, собака плелась, далеко отстав. Когда они подошли поближе, то сразу поняли, что дом брошен, люди ушли отсюда давно, причина – болезнь или долги, война или бедность, крыша у конька уже немного провалилась, пройдет еще одна зима, и останутся от дома только стены. Собственно говоря, брошена была целая крестьянская усадьба, грустно было смотреть на двор, где лежал сломанный плуг и несколько источенных червем деревяшек – невозможно было определить, частями какой домашней утвари они раньше были; в хлеву не нашлось никакой компании для мула, остались только ржавые железные кольца в стене, к которым когда-то привязывали коров, лежали расколотые корыта, черная грязь на полу – печальный вид пустого хлева, даже мулу там не понравилось, и корма тут для него никакого не оказалось, хорошо еще, что он набил брюхо маргаритками, утром уж что-нибудь найдется. Они оглядывались по сторонам в поисках места, где можно было бы устроить постель, собственно, оглядывался Симон, а Катарина стояла, прислонившись к стене, от усталости земля уплывала у нее из-под ног, мул и Симон плясали под невольно опускающимися веками, глаза хотели спать – долго и крепко, пусть даже без прекрасных сновидений. В доме было полно пыли, и когда Симон вошел, во все стороны разбежались мыши, мебели никакой не осталось, все порастащили, да и крыша во время сна могла упасть им на головы; в хлеву было грязно, от амбара осталось только несколько досок и балок – плохо обстояло дело с ночлегом. Наконец Симон решил, что, поскольку ночь не холодная и они уже не были высоко в горах, можно спать не в помещении, а под звездами, под небесным сводом. На лужайке за домом, под яблоней, он положил оставшиеся от амбара доски, обтер их, расстелил одеяла – получилось немного жестко, кожаные сумки и мешок будут вместо подушек, Катарине будет жестковато, сам он привык к таким и еще худшим ночлегам. Он положил шатающуюся Катарину, как ребенка, на ложе, она в тот же миг свернулась калачиком и уснула – еще до того как он набросил на нее одеяло.