Катарина, павлин и иезуит

В полдень они сели на опушке леса, из сумы показались хлеб, сало, горсть шкварок, сушеные яблоки, то, что останется от этой простой еды, получит собака, потом она полакает воды из ручья; мул еще менее требователен, он свободно гуляет по широкому лугу, пощипывая траву и желтые весенние цветы, иногда он оглядывается на них – боится остаться один, и собака – тоже, иногда она залает на мула или просто так, в Ноевом ковчеге хорошо, нет шумящей воды, луг этот – подобие надежного спасательного круга. Катарина лежит на спине, смотрит на облака, на небесных путников, спешащих в сторону Кельморайна. – А какие облака плывут там, над твоими индейцами? – Симон усмехается: – Такие же, как здесь, только бегут немного быстрее, там нет гор, которые преграждали бы им путь. – Расскажи мне, – просит Катарина, – я все хочу знать. – О чем тебе рассказать, Катарина? – Об индейцах, о дикарях, которые ходят в церковь. – Они не дикари, – говорит Симон, – они такие же, как ты и я. – Катарина – женщина любопытная, когда она была еще девочкой, то в школе при монастыре святой Урсулы сидела за первой партой и все хотела знать: какие короны были у трех святых волхвов – из настоящего золота или бумажные, какие бывают во время колядования, были они по-настоящему чернокожими или только раскрашенными и почему Ирод был такой страшный и злой? – Когда-то индейцы жили в лесах, – сказал Симон, – жили тем, что охотились и собирали плоды, после нашего прихода они начали обрабатывать землю, как обрабатывают ее наши крестьяне, этому мы их научили, как научили и разводить большие стада скота, строить самые красивые церкви, играть на органе, петь хоралы и молиться – читать «Отче наш» и «Богородице» – подобно тому, как молишься ты, мы научили их этому, как хороших умных детей, потому что головы у них были светлые, а сердца открытые. – Но человеческого мяса, – Катарина приподнялась на локтях, – человеческого мяса они больше не едят? – Симон смеется: – Вряд ли они ели его когда-нибудь, – говорит он, но не очень удивляется ее вопросу, было время, когда рассказывались всякие истории, все хотели знать о странах, где до сих пор жили другие люди, в россказнях было много правды, но еще больше вымысла, и это неудивительно, мало кто побывал там, мало кто переплыл через огромные моря, намного меньше тех людей, что повидали Компостелу, Кельморайн или даже Святую землю. – Я их учил, Катарина, не только читать и писать – самых смышленых, что мы отобрали, тех, что не стали строителями, ткачами или земледельцами, мы учили латыни, они играли на органе и пели Pater noster [58]красивее, чем мы в нашей коллегии в Любляне. – Катарина воодушевилась: – И псалмы тоже пели? – И псалмы тоже, патер Луи Бергер научил их петь лучше, чем поет любой венский хор, научил их играть на органе, на трубе и цимбалах, – Симон поднялся и начал ходить взад-вперед, взгляд его вдруг стал отсутствующим, он не видит весенних цветов и болотца на краю луга, не видит заснеженных гор, оставшихся у них за спиной. – Иногда мне кажется, – говорит он горячо, – будто там был не я, а кто-то другой – это он ходил по той обширной стране, которую мы называем миссионами, – вернее, так назвали ее испанцы, пришедшие туда испанские иезуиты, но это только название, потому что сама земля остается такой же, какой была от сотворения мира: красноземная огромная равнина, по которой течет широкая Парана и реки поменьше: Игуасу, Пиратини, Сан-Ангел, ручьи, названия которых я не знаю, эта обширная равнина, словно венцом, окружена бескрайними лесами, в которых живут птицы с ярким оперением и очень проворные звери. – Катарина слушает его, закрыв глаза, только так она может увидеть то, о чем рассказывает Симон: на краю равнины, там, где начинается целое море лесов, чуть повыше, находятся большие водопады, вода реки Игуасу широкой полосой падает в глубокую пропасть, между брызгами летают ласточки, они гнездятся в скалах под водопадами, всюду порхают тысячи больших бабочек, на вершинах деревьев гнездятся яркие птицы и, миновав беснование шумных водопадов, по равнине течет тихая, спокойная река, ее гладь сверкает на солнце, индейские дети катаются по ней на плотах и лодках, отцы их ловят рыбу, матери в кустах собирают растения, именуемые матэ, сейчас его называют иезуитским чаем, издали слышится их пение. С закрытыми глазами Катарина все это видит и слышит, но конечно, немного по-своему – это похоже на картинки в книгах, на пение в церкви, и тут она не очень ошибается, такова ведь картина рая, Катарина видела ее много раз, там нагие Адам и Ева стоят среди леса, где много лиан, листвы, корней и кротких животных, там, должно быть, очень хорошо, и всегда бы так было, если бы не то несчастное яблоко, в подобной стране живут и индейцы, там у них водопады и красноватая равнина, о которой рассказывает Симон.