Читаем Катарина, павлин и иезуит полностью

Экзамены на бакалавра, посвящение и торжественный обет ордену – все торжества явились как что-то совершенно естественное. Орден принял его в свою среду как духовное лицо и с формировавшегося схоластика, он вдруг перестал быть тем парнем, что бегал по улицам, опускал глаза перед супериором и ректором коллегиума, с этого момента он больше не ползал по холодному полу с мокрой тряпкой в руках, сделался одним из их числа, оказался в первом ряду среди самых отличившихся, готовых к великим деяниям; обеты вечного целомудрия, бедности и смирения были для него сейчас чем-то совершенно обычным, как и то, что он пожелал дать еще один, четвертый, особый обет, и, собственно говоря, только это его и интересовало: по мере своих сил он немедленно совершит все, что ему прикажет нынешний или будущий Римский епископ ради душевного блага и распространения веры, и если тот захочет его куда-то послать, исполнит это без промедления и отговорок, даже если решит отправить его к туркам или каким-то другим заблудшим, в так называемую индейскую страну или к каким-нибудь еретикам, раскольникам, а также к любым единоверцам. С радостью и беспокойством нетерпеливого ожидания он решил дать и этот обет – с ним мог открыться путь туда, куда его влекло вопреки наказанию, постигшему его во время послушничества именно из-за этого, – в Китай. Конечно, сейчас он уже хорошо знал орден, ничего тут не было наверняка, его могли оставить учителем в коллегиуме, исповедником больных, управляющим отдаленным имением, его могли послать в болота Паннонии, к венскому двору или в компаньоны какому-нибудь одинокому умирающему графу, он мог стать Cicero suae linguae [38].В церкви святого Иакова, его могли направить в миссион здесь, в самой стране, где в некоторых местах еще сохранялся протестантский еретический дух, или в Триест, там тоже нужны словенские проповеди – действительно, в боевом отряде Иисуса Христа не было ничего определенного, грех гордыни Симона был лишь в том, что ему хотелось оказаться в этом воинственном легионе в числе самых избранных и самых передовых – в первых рядах легиона.

Торжественный обет отошел в прошлое, как и долгие часы первого испытания в приделе Франциска Ксаверия в утренней стуже адвента. [39]Во время долгого ожидания и внутренней подготовки к обету у него до боли озябли ноги, холод проник под ногти, в церкви тогда стояли несколько состоятельных горожан в шубах, которым, собственно говоря, тут нечего было делать, но провинциал разрешил им присутствовать, поскольку они как благотворители много сделали для ордена, это не было грубым нарушением правил и делалось в добрых целях, но Симону их присутствие мешало, более сотни раз бывал он тут по утрам один и сейчас хотел бы, чтобы все произошло без этих людей в шубах. Он дал свой четвертый обет непосредственно провинциалу, принял причастие, exercitia spiritualia militaria [40]закончилось, теперь он был воином первого легиона, воином Господним и сыном святого Игнатия, несколько позже, дуя на окоченевшие руки, патер Симон Ловренц осмелился даже пошутить, что если он теперь сын святого Игнатия, то, значит, внук Господа Бога; на пего не рассердились – мол, все мы Его дети, как бы ни назывались, а отца имеем теперь лишь одного, и Симон знал, что это не тот, кто волочит бревна для постройки турьякских графов. У сына святого Игнатия нет больше дома, крестьянской усадьбы, отца, матери и сестер, у него есть стены кельи, библиотека, догматика, латынь, риторика, молитва, печать Святого Духа в душе. Вечером неяркое зимнее освещение церкви святого Иакова и алтаря Ксаверия, у которого он остановился еще раз, церковная утварь и светильники, золотые статуи и блестящая мантия того, кто служил мессу, – все это навеяло зябкую дремоту, он ехал по какой-то холодной стране, дул ледяной ветер – может, я в России? – подумал он, это не Китай, такая здесь стужа, и в конце обширной равнины – холодный свет, словно пасть, разверзшаяся в стене тьмы, – о беспорочное и холодное целомудрие, светящиеся уста, которые откроются и проглотят его.

Перейти на страницу:

Похожие книги