Она брела по лугам вдоль села, сияло солнце, весна пришла уже и сюда, в горы, на зеленых склонах рос морозник, первоцвет, колокольчики – все было совсем как в Добраве, и, чтобы на душе у нее стало еще тяжелее и беспокойнее, всюду были признаки весны. Она знала, этому давно научили ее сестры-монахини: в каждом человеке присутствуют корни зла. Их нужно распознать и вырвать. Если этого не сделать, они разрастутся в сердце и дадут свои плоды. Потом однажды мы совершим то, чего вовсе не хотим совершить. Это сейчас с ней и случилось, но хуже всего было то, что вопреки всем этим ее познаниям ее по-прежнему влекло к нему. В конце концов, он тоже одинок, как и она, и между всеми здешними людьми они, вопреки случившемуся, ближе всего друг к другу; если бы она посмела, то подумала бы: именно благодаря случившемуся, несмотря ни на что, они стали здесь, в горах, двумя самыми близкими душами.
Она решила, что пойдет с Симоном догонять паломников, другого выхода у нее не было. Только ничего такого не должно повториться. Они дойдут до первого же города, там узнают, где сейчас паломники, оттуда она сможет также вернуться домой. Только не должно ничего повториться, только этого больше не должно быть.
Еще до возвращения в трактир она заметила на опушке леса какое-то существо, одетое в звериные шкуры. Человеческое создание стояло там и смотрело вдаль, оно показалось ей знакомым: а не тот ли это отшельник, что присоединился к паломникам недалеко от Зальцбурга? Катарина хотела движением рук привлечь его внимание, но он уже исчез в лесу, она потерла глаза и, махнув на все рукой, спустилась по склону в село. Симон ходил по двору и ждал ее: я боялся, что ты ушла. – Нет, не ушла, – ответила она. Он сказал, что кое-что купил в дорогу. Она ощутила благодарность, так как при всем ее горестном состоянии с ней был человек, который заботился о ней, с чувством признательности взглянула она на новые сумки, ждавшие ее на кровати, выстиранные и высушенные одежды – все, что он сам вытащил тогда из воды, трактирщица выстирала, зачинила, выгладила, и он заплатил ей, обо всем позаботился, даже о муле в хлеву. – Я много путешествовал, – сказал он, – в Зальцбурге мы купим новую одежду, а потом увидим, что делать дальше. – Хорошо, – сказала она, – только то, что было прошлой ночью, не должно повториться. Конечно же, повторилось. Симон Ловренц не был сестрой Пелагией, отнюдь нет, тело его было сильным, мышцы напряжены, ночью и в его жилах пылала беспокойная весенняя кровь. Хотя при этом душа его страдала ничуть не меньше, чем ее душа, он тоже был ввергнут в глубины, в пучину морей, и несмотря на то что под окнами ходил
Среди ночи они, разгоряченные, стояли у окна, их обдувал весенний ветер, они смотрели на звезды. У каждого есть своя звезда на небе, это в ее родных краях, в его родных краях люди хорошо знали. – Когда я была маленькая, – сказала Катарина, – мне хотелось узнать, которая же звезда моя. Но сестра Кристина сказала: нельзя угадывать, если угадаешь, в тот же день умрешь. И по Млечному Пути пойдешь на небо. – Сейчас она не подумала, о чем непременно подумала бы утром: а пойдет ли она вообще по Млечному Пути на небеса? Они стояли у окна – Симон Ловренц, беглый иезуит, и Катарина Полянец, дочь из почтенной, имеющей давнюю историю семьи, странница на святом пути в Кельморайн, – они стояли, обнявшись, и их верной свидетельницей была на небе луна, непреклонная и вечная.
13