Тот, кто когда-нибудь будет путешествовать по тем краям, – говорит Симон Ловренц, – где мы, иезуиты, основали свои миссионы, которые Европе известны как парагвайские области, кто будет бродить в тишине по развалинам когда-то величавых зданий, церкви, Дома иезуитов, богадельни, жилищ индейцев-гуарани, вокруг высохших колодцев, тот будет очень удивлен и почувствует глубокое уважение ко всему, что было сделано верой, твердой волей, мудростью, активной деятельностью. Тот человек не поверит, что это было только вдохновение, которое постоянно нас сопровождало, он задумается о твердости основы, на которой стоит Церковь, о крепости и единстве мистического тела ордена иезуитов, способного сотворить такое чудо; тот, кто увидит покосившиеся кресты с именами братьев на все более зарастающем кладбище, тот поверит в беспредельную силу человеческой организации, активности, изобретательности, способности – всего того, что ведется рукой Божией, которая в одно мгновение может все восстановить, в одно мгновение вернуть туда отцов-иезуитов, рассеявшихся в европейских государствах и в миссионах Северной Америки и Азии, включая и его, Симона Ловренца, чье имя записано в иезуитских хрониках из Индий, – и его тоже могущество ордена может спасти из ландсхутской тюрьмы и послать туда, где его место и где он был счастлив, где работа его в каждое мгновение, на каждом шагу благословлялась присутствием Божиим, присутствием святого Духа, который каждое утро просветлял его ум, когда он слышал бой барабана и когда пробуждался новый день Создателя – ради службы Ему, ради службы ордену, и если бы это случилось, если бы были восстановлены миссионы, тогда он, Симон Ловренц, снова бросил бы все, и Катарину тоже, которую сейчас он не бросил, и отправился бы туда, забыв об этих странствиях по немецким землям, насыщенных бессмысленными испытаниями и обманами, в которые вводят людей бесы, может быть, он забыл бы и свою любовь, которая уже была не Божьей, а человеческой, очень человеческой, и снова записался бы в число братьев, возвысивших индейцев-гуарани до уровня христианства и распространивших Евангелие среди дикарей, пусть даже на кладбище Санта-Аны или Сан-Игнасио-Мини, Тринидада, Сан-Мигеля или Лорето, где стоят покосившиеся кресты над могилами братьев по имени Ромеро, Симечка, Штробель, Панле, Карденал, Монтенегро, Шарлетт, окажется и его имя на одном из тех железных крестов, за которыми гуарани будут еще какое-то время присматривать, украшая цветами, а потом эти железные кресты постепенно завалятся и уйдут в землю. Кто хоть однажды видел туман на заре над рекой Парана, ее бухты, мягкое колебание воды в залитом светом месте, тот этого не забудет даже в ландсхутской тюрьме; кто видел площадь, земля которой имеет красноватый цвет, величественный фронтон из красного песчаника, зеленые сады, кто чувствовал запах пыли, вздымаемой множеством ног, быстро переступающих по утоптанной земле, кто видел всех тех людей, полных жизни, восклицающих, поющих, кто видел, как опускается к западу солнце, озаряя красные крыши и зеленые кроны деревьев, в которых уже было предчувствие сверкания великой реки, предчувствие водопадов в далеких горах, кто был в числе отцов, собирающихся перед церковью в своих черных плащах, кто видел гуаранийских девочек в белом и их отцов и братьев с орудиями труда, с оружием или с книгами, тому эти сцены, краски сказочной страны, ее звуки и голоса будут являться перед глазами до последнего часа.
Николас Неенгуиро, индейский командующий, который был городским головой в Консепсьоне, в тот год, когда Симон Ловренц вопреки своей воле покинул миссионы, написал: «Господи, услышь слова этих твоих детей. Страну эту дал нам Бог, и в этой стране наш супериор отец Роке Гонсалес, как и многие другие отцы, умер среди нас. Они нас учили и посвящали нам все свое внимание. Ни один португалец и ни один испанец не дал нам ничего из того, что мы имеем: величественную церковь, красивое село, хлева, полные скота, амбары, ткацкую фабрику, крестьянские хозяйства, усадьбы – все это дело наших рук. Почему же это хотят у нас отнять? Хотят поиздеваться над нами, по это им никогда не удастся. Наш Господь Бог не хочет, чтобы это случилось. Если патер комиссар, приехавший с целью нас переселить и отослать отцов-иезуитов, хочет, чтобы эти отцы наши стали другими, а не такими, какими были на самом деле, тогда они и вправду не были такими, какие они сегодня. И теперь он хочет, чтобы мы покинули эти поселки и отправились в лес, как зайцы, или, как улитки, в пустыню. У меня не хватает слов, чтобы успокоить свой народ или сдерживать, когда его охватит сильная злость». Поселки Сан-Мигель и Сан-Николас после этого письма оказали открытое сопротивление, там решили одержать еще одну победу, бандейру еще раз погнали обратно по лесам до Сан-Паулу, как это делали уже не однажды, они не забыли еще воинских премудростей – ни гуарани, ни иезуиты.