Катарина, павлин и иезуит

Офицеры ужинали в трапезной вместе с настоятелем, несколько удрученными братьями и епископским викарием из Пассау. На почетном месте, между викарием и Виндишем, сидела Катарина. Все так красиво, все, несомненно, лучше, чем в каком-нибудь приюте для странников, – это было первое, что она подумала, войдя в помещение, озаряемое пламенем свечей и блеском золотой посуды, которую в скромную трапезную принесли офицеры; было светло, офицеры выбриты и в парадных мундирах, у большинства из них текла в жилах голубая кровь; через некоторое время ландсхутский виртуоз заиграл на чембало, нежные звуки этого прекрасного инструмента заполнили комнату и измученную неопределенностью душу Катарины, все сказали, что играет музыкант превосходно, брависсимо. Она не была единственной женщиной, с другими офицерами тоже сидели дамы, находящиеся в прекрасном настроении, – скорее всего, офицерские жены, ехавшие вслед за войсками в особых повозках. Некоторые вели себя достаточно шумно, даже слишком, некоторые были вскоре уже немного под хмельком, точно так же, как были пьяны и офицеры, в прекрасном настроении был и епископский викарий, да и сама Катарина уже после первой закуски, гусиного паштета, почувствовала в голове приятную муть. В какой-то миг она подумала, что происходит нечто неподобающее, подумала и о Симоне, который весь день так и не появился, в глубине души она часто вспоминала о нем и поглядывала на дверь в надежде, что он, наконец, покажется.

Весь день в ней все громче и громче звучала знакомая еще по Ленделю песня: я знала, что он уйдет, я знала, что он не вернется. Когда зашел Виндиш и пригласил ее на ужин, она сначала отказалась, тогда он напомнил ей, что они давно – очень давно – знакомы, и она подумала, что, действительно, знакомы они намного дольше, чем она с Симоном, которого она, возможно, вообще не очень хорошо знает; Виндиш сказал, что порукой – его офицерская честь, все пройдет пристойно, и другие офицеры будут вести себя с ней с должным почтением, как им велит их офицерское достоинство на службе у великой императрицы, а сам он будет оказывать ей уважение, какое заслуживает барышня из такой досточтимой семьи, и она подумала, что находится в безопасности. Франца Генриха, то есть племянника барона Виндиша, она знает уже очень давно, он – друг ее отца, и, в конце концов, она знакома с ним намного дольше, чем с Симоном Ловренцем, которого она сильно полюбила, но он опять исчез, уже вторично исчез и бросил ее одну, как может женщина терпеть такое? Она сказала, что ждет одного господина, с которым они вместе совершают паломничество. Виндиш сказал: оооо, как это возможно? И что это за господин, который оставляет такую уважаемую барышню одну? И она подумала, что он прав, хотя с какой целью он это говорит, было совершенно ясно: он хочет уговорить ее пойти на этот ужин, но, в конце концов, она действительно его давно знает. И не просто знает, когда-то она подолгу с восхищением смотрела на него там, в Добраве, которая сейчас была далеко. Она любовалась, глядя на него, но это шло не от сердца, а ведь полное доверие может быть только тогда, когда в восхищении участвует сердце. И сейчас она даже не задумывалась о том, стоит ли целиком довериться этому человеку, он ей нравился, был внимателен, и она согласилась пойти на ужин.

Ее серебряный бокал все время был полон, Франц Генрих оказался ее виночерпием и любезным собеседником, у него были красивые часы яйцевидной формы, которые он часто извлекал из кармана. Они вместе слушали в шуме трапезной их тиканье, слышали: токо-токо-тук, смеялись, затыкая одно ухо, чтобы лучше слышать это токо-токо-туканье в шуме большой освещенной столовой, где горело множество свечей и мелькало множество лиц, а из-за окон доносились крики будто бы уже победившего войска: виват, Мария Терезия, виват!