Ката

Наверное, не надо об этом писать – но иногда я вижу Валу, ее лицо и все вспоминаю; вижу ее одну, вдали от дома, в лесу на Эскьюхлид, вдали от защиты, любви и всего, что есть на свете хорошего. И тогда я плачу, пока лицо не краснеет и не опухает, как сейчас. Впадаю в отчаяние, что ничего так и не исправилось. Надо это бросать. Г. подчеркивал, что мне надо избегать мыслей о том, чего уже не изменишь, перестать замыкаться в своем личном аду неразрешимых проблем. Избегать плохих мыслей. А если не получается – то дать им волю, а затем переключиться на что-нибудь другое. Домыть посуду, сходить погулять…

С гневом все проще. Но иногда он не дает мне уснуть: жгучая ярость, которая что-то от меня требует. Я поговорила с Г., и он сказал, что гнев – это естественно. Но что в связи с ним есть кое-какие опасения. Что он бесполезен, что изводит человека. Что он – противоположность выздоровления и что питается сам собой, идя по такой темной спирали, в которой я теряю саму себя. Гнев – это другая крайность по отношению к печали, и одно питается от другого. И если я буду заигрывать с гневом – этот приступ перерастет в печаль.

А если заигрывать с печалью, спросила я, то гнев увеличится? Он подтвердил. Вот как все просто. Я пока не рассказывала ему про кукольный домик и таблетки. Наверное, и не буду.

27 марта

Отделение «Скорой помощи» оказалось таким, как я и думала. Светлое, окон нет, сотрудников не хватает. У них непомерная нагрузка – но другого и лучшего рода, чем то, к чему привыкла я. Это можно сравнить с рытьем траншеи на мощном экскаваторе. Онкологическое отделение – это, скорее, как археология: осторожненько вычищать щеточкой. А здесь контакт с врачами больше. Они ставят диагноз, назначают лечение, если есть какие-то трудности, а я забочусь о пациентах. Первые мои случаи (и врача, которому я ассистировала в промежутках между тем, как тот носился по другим местам) были: пожилая женщина, упавшая в душе; восьмилетний мальчик с парализующей болью в животе; подросток, который врезался в столб, когда убегал от какого-то своего мучителя. Их всех аккуратно обслужили и отправили домой, снабдив таблетками, мазями или пластырями. Или к другим специалистам на дальнейшее обследование. У мальчика боли в животе появились оттого, что яички опускались в мошонку, но опустились не туда или перевернулись. Это был самый сложный случай за день. Надеюсь, ему станет лучше. И ничего гнетущего или смертельного. И это меня не разочаровало! До чего же это хорошо – когда ты сделал что-то полезное и пообщался с людьми!

Апрель

1 апреля

Я уже целую неделю ничего не писала. Там, внутри, слишком много думать неудобно. До сих пор прихожу в себя после визита в психиатрическое отделение: я так боюсь, что опять сама попаду туда…

Г. задал мне домашнее задание: составить описание дня, в который исчезла Вала, как можно более подробное. Я думала, что не помню ничего, но вспомнила, когда начала писать.

2 апреля

Мне так тяжело, что у меня забрали мою жизнь… Думать бесполезно – и все же я думаю.

Светлые моменты: Кольбрун отвезла меня в «Уорлд класс» возле бассейна на Сельтьяртнарнесе, чтобы я купила туда абонемент на год. На обратном пути мы колесили по городу, лизали мороженое, глазели на парней. Кольбрун ведет переписку со своим парнем, который наполовину иностранец, и часами зависает в «Скайпе». Он хочет пригласить ее в гости в Монреаль и попутешествовать с ней по Южной Америке. Кольбрун ждет, пока на работе ей дадут годичный отпуск в связи с учебой, получить который у нее, как она утверждает, есть все шансы.

5 апреля

Г. обсуждал со мной гипноз: соглашусь ли я на него. Я пока что отказалась, но эта тема меня заинтересовала. Он объяснил, что терапевтический гипноз не имеет ничего общего с тем, который показывают по телевизору или на сцене. И что первый состоит только из расслабления, и никаких приказов гипнотизер не отдает, кроме приказа расслабиться еще больше, и это облегчает соприкосновение с тяжелыми воспоминаниями и чувствами, которые с ними связаны.

Когда пришла домой, я начала читать о гипнозе в Интернете. Он – своего рода mental block, ментальный тормоз, или стена, которую воздвигли внутри нас, и мы не видим, что за ней. И тогда в наш мозг не проникает ничего, кроме этого приказа: мы пьянеем в стельку по щелчку пальцев, воображаем себя жирафом, видим сквозь одежду, не находим своего носа или грудей и ищем их в зале…