Кассиопея

На четвертом занятии Мингю замечает вдруг, что волосы Сонёля стали еще более яркими – настолько красными, что от них можно спички поджигать. Тот рядом сидит, рассказывает шепотом уже давно привычную ерунду, которой Мингю никогда значения не придавал, и ломается немного, когда ему чуть громче говорят:

– Было бы здорово сейчас оказаться где-нибудь за городом в поле и поваляться на траве.

Он морщится, сжимая в руке карандаш. Обводит слегка расфокусированным взглядом студентов, задержавшись на преподавателе, который пишет что-то на доске, и кривится еще сильнее, потому что по вискам бьет уже знакомая боль. Она пульсирует, накатывает толчками, будто кровь из вспоротой артерии, и выбивает из головы все мысли.

Мингю кладет обе ладони плашмя на стол, когда понимает, что перед глазами резко темнеет. Перед ними ничего нет – чернота только и оранжевые всполохи, которые расплываются, словно пленка бензина на дождевой луже. Он медленно моргает несколько раз, задержав дыхание, и открывает рот, чтобы позвать Сонёля. Хоть кого-нибудь позвать, потому что ему всего секунды три осталось, ему всего ничего до-

пустота.

– Эй, эй, – его будят, тормоша за плечо, – так и будешь валяться?

Мингю открывает глаза и таращится в чужое лицо со смеющимися глазами.

– Давай, побежали. – Его тянут за руку, резко поднимая с кровати. – Они пока не видят.

Он позволяет тащить себя вперед по белому коридору. Хлопает сонными глазами, с трудом передвигая ногами, в которых слоями набита слабость, будто синтепон в плюшевой игрушке, и елозит распухшим языком в рту. Думает отстраненно, что хочет пить, но даже не озвучивает эту мысль – прячется за угол, когда его резко дергают за руку.

– Ты бы не налегал так на таблетки, – жарко шепчут ему на ухо. – Я их прячу, а потом смываю в унитаз.

Зачем, Мингю думает. Он ведь за этим и пришел. Ему только таблетки эти помочь и могут. Ему только койка эта жесткая и сможет вернуть желание свернуть в сторону от парапета. У него ничего не осталось, кроме расплывчатого осознания, что дальше так продолжаться не может.

А плывет, если честно, совершенно все. Коридор этот белый, чужие руки, которые суют в рот таблетки и подносят стакан воды, пижама больничная – светлая, с дурацкими мелкими цветочками – и смеющиеся глаза напротив. У Мингю в разуме один туман, а на языке горечь, что стекает вниз – прямо в желудок. Разбавляет собою кровь, будто алкоголем. У него ладони дрожат, и ноги тоже, глаза закрываются постоянно от усталости, а в голове постоянно звучит шепот запредельно громкий.

– Запалили! – кричат сбоку. – Бежим!

Убежать не получается. Никогда не получалось, хоть он и не хотел. Он хотел только лежать на кровати и бездумно смотреть вверх, путаясь взглядом в трещинах на потолке, давиться таблетками и позволять тыкать в себя иголками. Вот это все хотел, но совершенно не того, что его будут вытаскивать из постели каждый гребаный день и водить по коридорам. Что к нему будут пробираться в палату и сидеть возле кровати, рассказывая никому не нужную ерунду. Что будут смеяться в его безразличное лицо, класть широкую ладонь на плечо и говорить:

– Было бы здорово сейчас оказаться где-нибудь за городом в поле и поваляться на траве.

Наверное, Мингю думает. Наверное, кивает он. Хоть и знает, что никогда там не окажется.

Его шлепают по щекам: один раз, два. Он стискивает губы, по-прежнему плавая в темноте, и пытается понять, что происходит. Хочет подорваться и заорать, ибо кто посмел, но сил нет совсем.

– Ты вообще что ли? – возмущается кто-то. Кажется, Юбин. – А если бы тебе так по лицу вдарили?

– А что еще ты прикажешь делать? Не скорую же вызывать!

– Именно это и надо делать.

Мингю открывает глаза и смотрит на склоненное над ним лицо Сонёля. Дергается от неожиданности и хочет куда-нибудь в сторону броситься, но возможностей хватает только на то, чтобы замычать. Ему сейчас не надо – на лицо это смотреть не надо совсем.

Три месяца в пустоте, которые отпечатаны на изнанке выцветших воспоминаний, становятся тремя месяцами реальности, которые так хотелось забыть. А у него ведь почти получилось.

– В чем дело?

Мингю боковым взглядом замечает, как кто-то влетает в Юбина, чуть не сшибая его с ног. Это Чонхо, это точно Чонхо. Ему так хочется верить в это.

– Мы не знаем, он просто… – начинает Тэён, но сразу же затихает.

Мингю снова проваливается куда-то, когда его приподнимают над скамьей. Мотает немного головой, потому что боится чувства падения, а оно преследует почему-то. Как во сне. От самого неба и до земли. Он почти чувствует, как разбивается вдребезги.

– Эй, – на щеке теплое касание чужой ладони, – ты слышишь меня? Ты в порядке?

Мингю фокусирует взгляд. Смотрит Чонхо в глаза. И мир резко приобретает очертания. Он садится, впечатываясь головой в чужой лоб, и ошалело оглядывается по сторонам. Видит Юбина с Тэёном, что стоят в двух шагах, и у второго в руках телефон. Видит Сонёля, сидящего рядом на скамье. А потом – Чонхо, на коленях которого лежал парой секунд ранее.

– В чем дело?