Кассиопея

– И ты побежал жаловаться Тэёну? – У Чонхо краснеет лицо – от злости, без сомнений.

– Да при чем здесь Тэён? Он, блядь, самый адекватный в этом мире. И даже не спорь со мной, ты и так это прекрасно знаешь. Всегда знал. Но тебе же важнее свою жопу прикрыть, чем признать очевидное. – Еще немного, и начнется не просто война, а атомная война, после которой не выживет никто. – Что сейчас происходит, объясни мне, будь добр, а? Я отношения даже со своей девушкой в универе не выяснял, но почему-то делаю это сейчас с тобой. Ты чего доебался до меня? Хотел побыть один – я дал тебе это, а теперь вот опять. – Мингю едва не сплевывает прямо на пол, но удерживается.

Чонхо смотрит на него все с таким же красным лицом, дышит медленно и глубоко – наверняка чтобы успокоиться и не начать орать в ответ.

– Скажи, – просит он, – тебя что разозлило больше всего? То, что я ушел, оставив тебя одного, или то, что я ушел, так и не поцеловав тебя?

У Мингю от неожиданности вся злость мыльным пузырем лопается. На смену приходит звон в голове, который от одного уха к другому переходит, туда-сюда. Он, так и не моргнув ни разу, медленно разворачивается и идет на балкон; подумал бы, что стоит на кухне покурить и больше не соваться на эту территорию, но звон в башке за него решает – он мысли перекрикивает, он перекрывает все вообще.

(Только у окна он понимает, что звенят цепи – по рукам и ногам.)

Мингю не реагирует никак, когда Чонхо встает на балконе рядом с ним. Он вообще ни на что не реагирует – ни на руки дрожащие, которые едва ли позволяют прикурить со второй попытки, ни на все тот же звон цепей в голове, ни на собственное звонко колотящееся сердце, которое никак не соответствует полному отсутствию целостных мыслей в голове. Потому что разорвало их, мысли эти, – по кускам. Они покрошились в мусор какой-то, который не вымести даже, забили тромбами все кровотоки. И ни одну из них по ошметкам не собрать. Да и нужно ли. Мингю нравится, когда пусто и без мыслей.

(Вранье.)

– Мне стало страшно, – тихо повторяет свои недавние слова Чонхо, а Мингю чувствует, что тот взглядом ему в щеку упирается, – по многим причинам. Страшно, что тебя в моей жизни не было. Страшно, что я просил тебя не уходить, но в то же время понимал, что ты все равно уйдешь. Страшно, что потом я осознал, почему хочу, чтобы ты остался. Страшно, что… все это – оно никому не нужно. Ни тебе, ни мне.

Мингю затягивается, прикрывая глаза, чтобы спрятаться от яркой Сеульской башни вдали и взгляда Чонхо, скользящего по коже сожалением. Ему бы помолчать. Ему бы побыть одному тоже. Потому что нет. Нет, нет-

нет.

– Что «это»? – Голос хрипит и звучит задушенным.

– Это.

Чонхо забирает из его рук недокуренную сигарету, тушит ее о пепельницу под растерянным взглядом Мингю. Разворачивается обратно и в глаза заглядывает. Мингю там многое видит, но больше всего – страх, который никак не вяжется с тем, насколько решительно Чонхо кладет ладонь на его затылок, наклоняясь вперед.

Мингю ничего не успевает подумать – отворачивается прежде, чем случается то, чему он даже в мыслях не позволял жить. Чужое дыхание щекочет щеку, сползает вниз к шее и будто в петлю заворачивается. Чонхо тихо смеется и упирается лбом в его висок.

У Мингю перед глазами – темно-фиолетовое небо. У Мингю перед глазами – пять мигающих звезд, которым он уже давно дал имя сам. У него перед глазами его собственный мир, который в одно мгновение стал совсем другим, но почему-то оказался еще ближе. И он тонет в ярком свечении Сеульской башни, которой уже давно пора заткнуться, потому что для него это слишком.

У Мингю перед глазами – темно-фиолетовое небо, в сердце – разлом с сочащейся наружу необходимостью, а на щеке – чужое теплое дыхание, которое скользит выше и путается в волосах вместе с рукой, которой Чонхо ведет от затылка выше. Мингю глаза закрывает, позволяя фиолетовому небу продолжать пульсировать на изнанке век, но сердце закрыть не может – от чужого безмолвного крика, который звенит в воздухе вместе с цепями, что на его руках и ногах болтаются. Они звенят тишиной. Мольбой.

Необходимостью.

Но Мингю не нужно ведь. Ему бы в свой мир вернуться. Ему бы посмеяться вместе с Тэёном над тем, что произошло. Сшить свою разорванную на лоскутки жизнь, построить на руинах нечто, что напомнило бы прежний смысл. Вернуть Санхёну ключи от дома, потому что нашел свое жилье. Ему бы жить начать заново, потому что хочет, господи, так хочет теперь.

Почему?

(Из-за кого?)

Мингю не сопротивляется, когда Чонхо проводит пальцами по его подбородку и разворачивает обратно лицом к себе. Мингю не сопротивляется, не пытается вырваться, сбежать, исчезнуть. Он ничего не может сделать уже – только глаза открыть. Лишь на мгновение, на секунду, обломок бесконечности, который острым в горло изнутри впивается.

Открывает только для того, чтобы закрыть снова, хороня лавандовое небо у себя под сердцем.