Кассиопея

Мингю снова смеется, но смех свой резко обрывает, чуть задирая голову в попытке отыскать в темноте чужие глаза. Они, несмотря на скользящую вдоль радужки сонливость, ярко блестят в темноте.

– Мне жаль, что так вышло.

– Вышло как?

– Что ты не смог полюбить в ответ.

Тэён смотрит на него какое-то время, щекоча воздух своей длинной челкой, а после пропадает из поля зрения, откидываясь на свою подушку.

– Посоветовал бы тебе не повторять моих ошибок, – слышит Мингю, – но не могу, потому что то не ошибка была. Просто выбор. И невозможность накинуть петлю на сердце, как бы сильно ни хотелось.

Мингю молчит. Возится немного и поворачивается к кровати спиной.

Не ошибка. Выбор – твой собственный.

(Он не знает, что выбрать.)

Они едут в университет вместе. Тэён – довольный и выспавшийся, Мингю – мрачный и взъерошенный, потому что опять ворочался до самого утра. Недосып уже бьется на шее встревоженной артерией – хочется просто лечь и не вставать в ближайшие пару столетий.

Он слишком увлекается рукой Сонёля, которая выводит в тетради последние сказанные преподавателям слова, поэтому не сразу замечает Чонхо, что стоит на выходе из аудитории. Он выглядит настолько злым, что Мингю неожиданно для самого себя тушуется и растерянно смотрит на Тэёна парой рядов ниже. Тот пожимает плечами, а после показывает большой палец. Здорово помог, спасибо.

Он даже не успевает толком к выходу подойти, как его хватают за руку и тащат дальше по коридору. Мингю приходит в себя, когда спотыкается на ступеньках, которые ведут наружу из здания, и вырывает руку.

– Дебил? – уточняет он, не удосужившись углубиться в контекст еще не произнесенных фраз.

Чонхо облизывает губы и снова хватает его за рубашку, дергает на себя и приближает лицо.

– Больше никогда, – он сужает глаза, – так не делай.

– Да пошел ты, – Мингю пихает его, – чем ты недоволен?

– Да ничем, – сухо отзывается Чонхо и идет в сторону ворот, не оборачиваясь больше – знает просто, что за ним следом пойдут.

Они доезжают до нужной станции, не посмотрев друг на друга ни разу, и Мингю чувствует эту искрящуюся недосказанность, которая шипит и извивается в воздухе оголенным проводом. Трогать голыми руками не хочет – знает, что закоротит так, что никто не откачает.

Заискриться следом Мингю вдруг хочется совершенно неожиданно – как только они переступают порог квартиры. Принюхивается к дыму пока несостоявшегося пожара, ухмыляется со злостью и сбрасывает мятные кеды, которые летят по непредсказуемой траектории. Даже не думает поправить потом. Врезается взглядом в Чонхо, что эти самые кеды ставит у стены рядышком и кривит губы так, что верхние зубы видно.

– Что одно, что другое, – едва не рычит Мингю, проходя мимо и нарочно задевая плечом. – Все одна хуйня.

У него напротив сердца извивается желание просто исчезнуть. Просто уйти в никуда, как делал всегда, слиться с вереницей уходящих дней и стать лишь сомнительным воспоминанием. О нем помнят немногие, и лишь единицы держат цветные расплывшиеся картинки с его участием поближе к сердцу. Мингю достаточно и этого. Мингю больше не нужно. Мингю не хочет барахтаться в тине чужих сомнений. Ему бы уйти только, правда. Уйти, не оборачиваться, не разбираться.

Сбегают многие. Каждый – по-своему.

У Мингю это «по-своему» глотку подпирает молчанием и скребется изнутри. Так больно скребется, что откашляться хочется, выплюнуть, а потом заорать. Потому что не по-своему.

– Нет, – хватает его за локоть Чонхо. И черт его поймет, к чему и о чем это «нет» вообще.

– Я устал, – дергается Мингю вперед, – хочу поспать.

– Ты можешь просто выслушать меня? – на повышенных тонах спрашивают его, а он замирает в удивлении. Смотрит на Чонхо так, словно не видел никогда до этого. Хмурит брови до глубоких ломаных морщин на лбу, одергивает рубашку и поправляет рукава, за которые всем так нравится хвататься.

– Вперед.

– Когда я проснулся в десятом часу вечера, – Чонхо проверяет показатели кондиционера с безразличным лицом, – я подумал, что мне все приснилось. Этот обмен, эти две прошедшие недели… что мне ты приснился. – Он глядит на Мингю темными глазами, и тот против воли ежится, хочет отмахнуться от взгляда этого. – Мне показалось, что я все выдумал.

Он раздувает ноздри, идет внутрь квартиры, складывая руки на груди. Не хочет совсем начинать задумываться над сказанным.

– Мне страшно стало, – произносит Чонхо за его спиной.

Мингю оборачивается. Теряет уже давно потерянное, вонзается острыми ломанными мыслями вовнутрь себя.

– Ты… ты совсем сцепление с реальностью потерял? – неверяще спрашивает он. – Какое страшно? Ты о чем вообще? У тебя самый близкий друг черт знает где, а ты говоришь мне, что тебе страшно стало от того, что показалось, будто… – Мингю проглатывает оставшиеся слова, растворить их в себе хочет, но не выходит – он кружат по накатанной внутри.

– Просто больше никогда, – Чонхо смотрит ему в глаза, – так не делай, – повторяет во второй раз.

– Я не делай? – сужает глаза Мингю. – Позволь напомнить, что ты первый начал. А потом в лицо мне плюнул, что не можешь смотреть на меня.