Кассиопея

Он Чонхо со спины узнает – тот идет рядом с каким-то парнем и заливисто смеется, то и дело поглядывая на своего собеседника. Мингю вспыхивает настолько стремительно, что этим залпом хватило бы весь кампус спалить и на пепелище потом задорно станцевать, его накрывает до того сильно, что начинают подрагивать руки от желания подлететь и вмазать со всей дури.

Потому что какого хрена. Потому что это что вообще было. Вчера, сегодня утром – не важно уже. У Мингю, честно, желание разбираться по нулю стреляет из пушки, попадая точно в центр, ему откровенно насрать в этот самый момент, что в чужой башке творится, раз финты ушами подобные генерирует, ему бы только подойти и всю дурь вытрясти, чтобы даже мысли больше не возникло повторить нечто такое еще раз.

И Мингю действительно подлетает – птицей подбитой, – даже руку заносит, чтобы в плечо толкнуть. И замирает, потому что Чонхо замечает его раньше, и улыбка с его губ пропадает настолько резко, будто ее и не было вовсе. А Мингю все свои пулеметные очереди палит не вперед, в лицо напротив, а в самого себя изнутри. Они смотрят друг на друга с каменными лицами и молчат – прямо как в старые добрые времена.

– Мингю, привет! – восклицает незнакомый парень. – С летних курсов тебя не видел. Как жизнь?

– Лучше не бывает. – Он улыбается так широко, что едва скулы не сводит.

– Во, другое дело, а то мрачный ходил, – смеется незнакомец. – Ладно, я пойду, ребят, скоро следующая пара начинается. Бывайте! – И исчезает.

Мингю комкает свою улыбку, перекрывает ее горькой усмешкой, а после смотрит так же мрачно, как и пару мгновений назад. Чонхо нервно трет затылок и идет дальше в сторону выхода. Он действительно нервничает – это заметно по тому, как он теребит лямку рюкзака, постоянно перевешивая его с одного плеча на другое. Мингю идет рядом и кожей чувствует чужую нарастающую настороженность – будто Чонхо с каждой последующей секундой все больше убеждается в том, что ему начнут задавать вопросы. И пытается подготовиться. Выходит так себе, ибо глазки бегают, ручки подрагивают. Мингю злорадно улыбается, прекрасно понимая, что у него сейчас поперек лица неоновым выведено «живым не уйдешь».

– Значит, ты улизнул из дома, бросив меня одного, а потом решил и с последней пары сбежать, чтобы со мной не пересекаться? Тебе лет сколько, Чонхо?

И правда – сбежал. Мингю знает, что у него тоже пять пар сегодня. Опустим тот момент, что он и сам с пятой лекции ушел.

– К твоему сведению, мне бы пришлось идти обратно пешком, потому что деньги на проездном закончились.

Чонхо мажет по нему быстрым взглядом и поджимает губы. Вздыхает обреченно.

– Извини. Не подумал. Просто…

– Ну-ка? Просто что? – Мингю показательно прикладывает ладонь к уху и приближается. – Если ты хотел побыть один, то мог бы так и сказать. Нечего было устраивать эту игру в прятки, мне подобная ерунда в хуй не уперлась в моем возрасте.

– Хорошо. – Чонхо снова вздыхает, смотря себе под ноги. – Я хотел побыть один. Ты прав, я должен был предупредить. Но мне как-то… я не знаю. Не могу сейчас.

– Что не можешь?

– На тебя смотреть.

– Здорово, – только и говорит Мингю, отворачиваясь, чтобы не светить своим кислым лицом.

Его обида накрывает, если честно. Ему обидно настолько, что в любой другой ситуации он бы просто развернулся и ушел куда глаза глядят. И плевать, что это совершенно не по-взрослому. Плевать, что все той же глупой юностью попахивает, которая вообще-то в нем сдохла давно. Плевать откровенно. Мингю обидно до жути: за то, что поддался, за то, что дал слабину и позволил себе показать чувства, которые сам до конца так и не понял. За то, что его оставили – после того как разворотили выплеснутыми эмоциями собственную душу, которая вот прямо на Мингю нараспашку смотрела. Смотрела и надтреснутым точно в сердце долбилась, разгоняла собою кровь по телу вместо него.

Чонхо ушел. Чонхо избегает. Чонхо говорит, что не может на него смотреть. А Мингю понятия не имеет, что ему со всем этим делать. У него и у самого внутри пиздец какой-то вихрем заворачивается, змеей по внутренностям скользит и царапается чешуей.

Они доезжают до дома в напряженном молчании, а за порогом квартиры расходятся по своим комнатам, так и не сказав друг другу ни слова. Мингю лежит на кровати, скребет взглядом потолок и прислушивается к тишине, которую нарушают лишь осторожные шаги Куки по кухне. Он и сам на эту кухню выходит пару раз, пьет кофе, курит в окно, зачем-то специально топает как можно громче – словно хочет дать знать о своем присутствии.

Чонхо так и не выходит ни разу – или он просто не слышал. Около семи вечера Мингю сдается. Решает неожиданно, что, если человеку нужно пространство, он запросто может его дать – в конце концов, он никто и звать его никак, он бессовестно занял место в этой квартире, хотя прав толком не имел. Имеет ли сейчас? Вряд ли. И если Чонхо вдруг стало настолько некомфортно в его обществе по непонятной (разве?) причине, Мингю даст ему время, чтобы побыть одному.