Карты рая

Почти бесшумные шаги обутых в кожаные мокасины ног, переступающих по сосновой хвое, мог уловить только звукопеленгатор. Бричард не стал подниматься навстречу. Он только повернулся, увидев открывающуюся дверь. Сато была одета почти по-вчерашнему, но с поправкой на ночной холод: не в безрукавке, а в куртке с рукавами. Ноги у нее блестели от росы, но озябшей она не выглядела.

— Привет! — сказал Бричард. — А я тебя ждал. И немного залез в твой компьютер, — добавил он неожиданно для себя.

Капитан Никсон что-то пробурчал насчет истекшего срока клятвы бойскаута, но сержант плохо его расслышал. Последнюю его фразу Сато пропустила мимо ушей.

— Я не думала, что ты придешь так рано, — сказала она.

Сержанту показалось, что он застал ее врасплох. Нет, все-таки этой ночью девушка спала, решил он. Это было видно по спокойной собранности ее движений. Сато свернула лежащую на гамаке шкуру, достала из стенной ниши стандартный металлический чемодан, сложила ноутбук. Потом неторопливо огляделась, что-то вспоминая или мысленно прощаясь.

— Я готова, — сказала она, встретившись с глазами Бричарда. — Пошли?

Сержант ответил с опозданием. Капитан Никсон молчал. Не дожидаясь ответа, Сато перекинула через плечо свернутую шкуру, подняла чемодан и вышла. Если бы во Вселенной и впрямь существовала книга об истории дверей, в ней нашлось бы объяснение обычаю, следуя которому надолго уходящий из дому человек подпирает палкой закрытую дверь.

«Прошлой ночью мне снилось, что я бабочка, — высказался как-то один древний поэт, — и теперь я не знаю, то ли я человек, которому приснилось, что я бабочка, то ли я бабочка, которой снится, что она человек». Кому-кому, а хозяину книжного магазина было знакомо это сложное чувство. В последние дни старого букиниста мучили странные сны, разнообразные в деталях, но непременно включающие в себя космические пейзажи, чувство пустоты и горькое ощущение невыносимого одиночества.

А в последнюю ночь ему приснилось, будто он огромный древний змей, чьи огромные, как моря, глаза отражают огни далеких созвездий, чья чешуя исколота ударами метеоритов и отшлифована астероидной пылью, чье тело обвивалось вокруг огромного обитаемого диска, жизнь на котором существует до тех пор, пока он дремлет, зажав в беззубых челюстях кончик своего хвоста.

Ему хотелось проснуться, но в то же время старику было невыносимо жаль этого мира. Жаль морей, которым суждено вскипеть, а потом замерзнуть, превратившись в плавающие в вакууме глыбы льда. Жаль лесов, полей, саванн и джунглей. Жаль людей, даже не имевших понятия об огромном древнем змее, чья усаженная шипами спина в силу древней традиции принималась за ровную гряду далеких гор. Раздираемый этим невыносимым противоречием, старик пытался снова заснуть, чтобы окончательно не ощущать, не слышать, не знать, не думать… но вместо этого, наоборот, просыпался. Правда, не во сне, а на самом деле.

И вот теперь, задумчиво перебирая книги на полках, букинист не мог избавиться от ощущения, что он успел увидеть, как вскипели океаны, как пробежали по диску трещины, разодрав его на облако плавающих в пространстве обломков. Ему казалось, что он даже успел услышать слившиеся в общий вой крики, вопли и стоны. И хотя он понимал иллюзорность воспоминаний и ложность чувства вины, ужасно хотелось если не избавиться, то затолкать их в самые темные глубины памяти.

Другие в такой ситуации попытались бы добросовестно напиться, влиться в теплую компанию или найти хорошего собеседника. Но к алкоголю старый букинист был привержен не более чем приснившаяся рептилия, немногих друзей давно потерял, а к посетителям своего магазина, за редким исключением, относился как смотритель вивария к подопечным. То есть с немалым любопытством, но без желания вступить в душевную близость.

Поэтому он прибег к другому средству. Рассеянно обведя взглядом уходящие в полумрак книжные полки, старик потянулся за стоящим под рукой фолиантом, оплетенным в натуральную кожу, но вдруг произнес: «Ах да!» — и открыл нижний ящик стола. Там лежала оставленная незнакомцем толстенная книга, в которой вчера перед сном он вычитал пассаж о тщетности попыток освоить космос и слабости человеческого разума. Несмотря на общую нелепость пассажа, было в нем что-то, какая-то зацепка или, если угодно, заноза, способная крепко засесть в мозгу профессионального читателя текстов.

Попытавшись отыскать фразу, на которой вчера оборвал чтение, букинист перелистал книгу и с немалым удивлением понял, что это не удается. Тогда, пожав плечами, он раскрыл книгу наугад.

«Скотт Хейл выглядел как человек, способный поступать с ближними своими без всяких церемоний, — прочел он. — Во всяком случае, этот черноволосый бородач определенно владел…»

Скотт Хейл выглядел как человек, способный поступать с ближними своими без всяких церемоний. Во всяком случае, этот черноволосый бородач определенно владел способностью довести до белого каления любого мало-мальски эмоционального собеседника, если тот имел уши, способные слышать, и мозги, способные смысл слов переварить.