Карточный домик

Со скамей оппозиции зазвучали грубые выкрики недовольства, большая часть из которых не могла попасть в «Хансард»[13], однако премьер-министр слышал каждое слово и каждый звук. Его собственные заднескамеечники начали смущенно ерзать на своих местах – они не понимали, почему Коллинридж просто не заявит, что политика правительства не изменилась.

– Членам Палаты известно… что не в правилах правительства заранее обсуждать детали новых планов распределения финансов… Мы сообщим общественности о наших намерениях в свое время, – заявил Генри.

– Но вы все уже обсудили и отказались от программы расширения больничной системы, разве не так? – Почетный и обычно не склонный демонстрировать уважение член парламента от Западного Ньюкасла выкрикнул новый вопрос со своего места, находившегося чуть ниже прохода, так громко, что даже стенографист не мог его не услышать.

На лицах членов оппозиции, сидевших на передних скамейках, появились улыбки, а потом они и вовсе начали хихикать, заметив наконец натянутую улыбку премьер-министра и сообразив, что тот оказался в сложном положении. Их лидер, находившийся примерно в шести футах от того места, где стоял Коллинридж, повернулся к своему ближайшему коллеге и громким шепотом проговорил:

– Слушай, похоже, он попался и пытается сбежать!

Члены оппозиции принялись улюлюкать и хлопать себя по бедрам – они радовались происходящему, точно мерзкие старухи около гильотины.

Напряжение и мучительные переживания тысяч других подобных заседаний наполнили Генри Коллинриджа. Он не был готов к такому повороту событий, не мог заставить себя сказать правду, но и солгать тоже не мог, и ему никак не удавалось подобрать подходящие слова, которые помогли бы ему пройти по тонкой границе между честностью и явной ложью. Глава правительства видел самодовольные ухмылки на лицах перед собой, слышал насмешливые комментарии, вспоминал, сколько лживых инсинуаций в его адрес прозвучало за прошедшие годы, вспоминал горькие слезы своей жены… Он смотрел на море листков с повесткой дня, которыми размахивали вокруг него, и неожиданно его терпение лопнуло. Коллинридж поднял руки вверх.

– Я не обязан выслушивать подобные комментарии от стаи псов! – прорычал он и сел.

Но еще прежде, чем в зале зазвучали голоса оппозиции, наполненные ликованием и одновременно злобой, Кендрик вскочил на ноги.

– Прошу занести мои слова в протокол, господин спикер! Замечания премьер-министра возмутительны и позорны. Я задал прямой вопрос, спросив, по какой причине правительство намерено отказаться от своих предвыборных обещаний, данных пациентам и персоналу больниц, но его ответ представляет собой лишь набор оскорблений и уловок. Я прекрасно понимаю, что премьер-министр не готов признать, что он самым бессовестным образом и по-крупному обманул своих избирателей, однако неужели вы не можете ничего сделать, чтобы обеспечить членов нашей Палаты правом получить честный ответ на прямой вопрос?

Скамьи оппозиции затопила волна одобрения, когда спикер попытался перекрыть шум, чтобы его услышали:

– Уважаемый член парламента – несмотря на то, что он с нами недавно, – похоже, отлично знаком с парламентскими процедурами, а потому должен знать, что я не отвечаю за тон и содержание ответов премьер-министра, точно так же, как и за вопросы, которые ему задают. Следующий!

Пока спикер пытался навести порядок, отчаянно покрасневший Коллинридж встал и сердито вышел из зала, по дороге махнув рукой Главному Кнуту, чтобы тот последовал за ним. В спину ему неслись весьма непарламентские крики «трус!». На скамьях членов правительства царило озадаченное молчание.

* * *

– Откуда, черт подери, он узнал?! Кто рассказал ублюдку? – принялся возмущаться Генри, как только захлопнулась дверь его кабинета, находившегося около задней части зала заседаний.

Привычная вежливость и сдержанность премьер-министра Ее величества исчезла, и на ее месте появился дикий уорвикширский хорек.

– Фрэнсис, это плохо, – сказал он уже не так яростно. – Очень плохо. Канцлер вчера представил комитету Кабинета свой доклад, члены Кабинета обсуждали его сегодня, а уже днем оппозиции стали известны детали. О нем знали меньше двух дюжин министров и еще несколько служащих. А теперь знает еще и каждый член оппозиции. Кто слил информацию, Фрэнсис? Кто? Лично я не имею ни малейшего понятия. Вы – Главный Кнут. И я хочу, чтобы вы выяснили, кто это, черт подери!

Уркхарт с облегчением выдохнул. До этой вспышки премьер-министра он опасался, что вина будет возложена на него, и последние несколько минут ему было весьма не по себе.

– Я искренне поражен тем, что кто-то из наших коллег по Кабинету сознательно выдал подобную информацию, – начал он, умело отбросив вероятность того, что утечка произошла по вине кого-то из служащих, сужая круг подозреваемых так, что в него вошли все члены Кабинета.

– Теперь они держат нас за яйца, и мало нам не покажется. Тот, кто это сделал, унизил меня. Я хочу знать его имя, Фрэнсис. Я хочу… нет, требую, чтобы вы нашли мерзавца! А потом мы скормим его воронам.