Карточный домик

Они показались ей совершенно бесчувственными. Политик повернулся к ней и впервые посмотрел на ее лицо, обругав себя за глупость, когда понял, что продолжает считать эту девушку невероятно привлекательной.

– Неужели обязательно было посылать мне запись домой? – процедил он сквозь зубы. – Моя жена все слышала. Ты поступила жестоко и очень глупо – ведь теперь она все знает, и ты не сможешь меня шантажировать. Ни одна газета или радиостанция не станет связываться с подобными вещами – возможное обвинение в клевете заставит их отойти в сторону, – так что тебе нет никакой пользы от кассеты.

На самом деле запись могла причинить ему серьезный вред, если бы попала не в те руки, но Уолтон надеялся, что у Пенни не хватит ума это понять. Ему показалось, что его блеф сработал – глаза Гай перестали сиять, и она смертельно побледнела.

– Патрик, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– О проклятой пленке, которую ты мне прислала, безмозглая шлюха! И не вздумай изображать скромность!

– Я… не посылала тебе никаких пленок. Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Нападение Уолтона оказалось настолько неожиданным, а его вопросы – такими непонятными, что девушка начала задыхаться и разрыдалась. Министр с такой силой схватил Пенни за руку, что от боли она заплакала еще сильнее.

– Запись! Запись! – закричал он с яростью. – Ты прислала мне запись!

– Какая запись, Патрик?! Почему ты делаешь мне больно?..

Слезы потоком хлынули из глаз секретарши. Улица за запотевшим стеклом начала расплываться, и Уолтон сообразил, что в чем-то ошибся. Слова срывались с его губ, быстро, громко, чтобы бывшая любовница поняла, что он совершенно серьезен.

– Посмотри на меня и скажи, что ты не посылала мне пленку, на которой записаны мы с тобой в Борнмуте, – потребовал он.

– Нет. Нет! Я не посылала никакой записи! – Пенелопа вдруг вскрикнула, и ее слезы мгновенно высохли. – Значит, есть запись нашей встречи в Борнмуте? Господи, Патрик, это отвратительно! Но кто…

Ее нижняя губа дрожала от удивления и ужаса. Мужчина выпустил ее руку и прижался головой к рулю.

– Вчера мне домой прислали кассету с записью. На ней наше свидание в Борнмуте, после партийного съезда.

– И ты подумал, что я ее послала, чтобы тебя шантажировать? Но почему? Неужели ты такой засранец?

– Я… не знал, что и думать… Надеялся, что это сделала ты, Пен.

– Почему? Почему я?! – с отвращением вскричала девушка.

Политик поднял голову и снова посмотрел на нее. Его лицо посерело, он словно внезапно постарел: кожа на его щеках стала похожа на пергамент, усталые глаза покрас-нели…

– Я надеялся, что это ты, потому что в противном случае я даже не представляю, кто мог сделать запись. Конечно, пленка не случайно появилась именно сейчас, через несколько недель после нашей встречи. Они не пытаются шантажировать меня ради денег. Они хотят, чтобы я сошел с дистанции. – Последние слова министр произнес шепотом. – Мне конец.

* * *

Оставшуюся часть утра Уолтон старался заставить себя мыслить конструктивно. У него не было ни малейших сомнений в том, что именно выборы стали причиной, по которой пленка появилась именно сейчас. Если б ее отправил шантажист в надежде получить деньги, он не стал бы ждать так долго, прежде чем нанести удар. Тому, кто прислал Патрику запись, нужно было лидерство в партии и власть, а не деньги, и кандидат в премьер-министры знал, что цена, которую его попросят заплатить, будет очень высокой. Он подумал о русских и о том, что они не будут столь же понимающими, как полиция Нового Орлеана. Нет, он не мог продолжать участвовать в выборах!

Многие люди, столкнувшись с подобной проблемой, решают тихо отойти в тень и начинают молиться о том, чтобы никто не помешал им спокойно провести старость, однако Уолтон не принадлежал к этой категории. Он предпочитал потерпеть поражение в сражении, пытаясь спасти то, что еще возможно, и хотя бы частично сохранить свою мечту.

К тому времени, когда началась пресс-конференция, сразу после ланча, Патрик твердо решил постоять за себя. Он не успел как следует к ней подготовиться, а потому собрал репортеров на набережной Элберт – на южном берегу реки, напротив здания парламента и в тени госпиталя Святого Томаса. Он хотел, чтобы его выступление прошло на фоне пышных декораций, и роскошный дворец с башней Биг-Бена обеспечивал их в лучшем виде. Как только операторы закончили установку камер, политик начал: