Карьера

— Бабы у меня… обстроены! — не поворачиваясь к нему, жестко, как бы подбивая итог жизни, продолжил Александр Дмитриевич. — Те, кого любил! А на других шалав… — Он выругался и плюнул через плечо.

Иван подошел к кровати. Хотел посмотреть брату в лицо, но тот был как каменный.

— К отцу-матери на могилу сходи. Передай — скоро буду, — еле слышно приказал старший. — Сюда не возвращайся. Переезжай в общежитие. Тебе там койка выделена. С завтрашнего дня.

— А что ты… Будешь делать?

— А я пить буду! Три дня!

Иван без сил, но зло ударил его по плечу, но тот словно и не заметил этого.

— Завтра к девяти выходи на службу. Прямо к Александру Кирилловичу. Он все знает.

— Да суд-то… Когда? — закричал Иван.

— Узнаешь! — запахнулся в шинель старший брат. — Иди! Я теперь спать буду. Мне три дня — не спать!

Это был уже приказ. Иван не мог ослушаться…

Он пошел было к двери.

— Вещи-то свои все… Собери? Ишь, разбросался. Книжки… Книжки особо! Перевяжи, чтоб не растерялись!

Он наверняка слышал, как Иван возился с немудреными своими вещами… Как складывал книжки в фанерный ящик, как перевязывал бечевкой.

Когда Иван подошел к двери, то задержался.

— Есть-то… Что будешь? Купить тебе чего…

— Подойди! Попрощаемся, — так же, не поворачивая головы, сказал старший брат.

Ванька упал на него, обнимал-литое, тяжелое, как будто каменное тело.

— Не реви! — тихо, сдержавшись, сказал Александр Дмитриевич. — Не баба! Не перед кем мне ответ держать! Нет над русским человеком Бога! Был! Да какой-то пряничный! Съедобный! Вот и съели его! А из нас самих… на сто человек — один порядочный и то с трудом найдется! А жить-то России надо! Выбираться надо! А как?

Он посмотрел на брата с печальной злобой и слегка провел тяжелой, заскорузлой ладонью по его еще юному лицу.

— Как?! Не молчи! Ответь!

И только оттолкнул брата. Снова отвернулся к стене.

— Саша… Саня! — снова попытался растормошить брата Иван. Но тот только молчал и не двигался.

— Умнее, может, и будешь, — услышал Иван задумчивый, словно отдаленный, голос брата. — Сильнее будешь! Ловчее будешь…

Глухо звучали его слова.

— Только все это… Тебя же от себя самого отгораживать будет. Душа-то не от умных слов или учености! И уж не от ловкости приходит! Нет! От другого! Она! Даже у меня! У старого каторжника! А осталось… На донышке. Ее-то и береги!.. Она нам с тобой, братуха, от матери осталась! От простой ее души. Помни это!

Он некоторое время лежал молча. Только еле вздрагивали его плечи.

— Уходи! А я?! Что… я?!

Он сделал резкий, почти гневный жест — вон.

«Отгуляла Фирсовна — относила кофточки!» — услышал Иван последние слова старшего брата.

Когда он медленно спускался с крыльца, держа в одной руке новый фибровый чемоданчик со своими вещами, а в другой фанерный ящик с книгами, ему послышалось, как в доме кто-то очень громко хлопнул дверью.

Взлетели ласточки, сорвавшись с гнезд из-под покатой крыши.

Когда он вбежал обратно в комнату, Александр, казалось, спал тем же тяжелым, каменным сном, привалившись к стене. И он рывком развернул его тело и увидел в одной руке тяжелый «смит-вессон»… И темное, медленно расползающееся на сукне гимнастерки пятно.

Слева! Где сердце…

Многое забылось в долгой жизни Ивана Дмитриевича. Но тот разговор, тот день… Вспоминались в старости все чаще!

Только одно осталось на всю жизнь. Как зарубка, как табу — до крайности всегда был щепетилен Логинов с деньгами. И еще с наградами, с подозрительными премиями и вознаграждениями.

«Честный мужик», — уважительно говорили про него.

И именно сегодня, сидя за молчаливым столом, он особо чувствовал смысл тех, братовых слов! Тень тех денег, о которых предупреждал брат.

«Один порядочный человек на сотню! — Да и то… Если не поманить всурьёз…»

Да какие у меня-то деньги? Они у жены! У домработницы… Сам-то их в руках забыл, когда держал…

Он еще более плотно укутался в пальто — «не жар ли подступает?»

Дочка с зятем? Так он им даже «Жигули» запретил покупать. Сами как-то заработали… А как? Кстати?

Вот, насторожился и от этих проклятых «Жигулей»… Но сам-то чувствовал, что не там… Не в той стороне — опасность!

Дача — государственная? Машина — ведомственная? Умру — так моих сразу с дачи попросят. Жене — пенсию, в рамках положенного… Особых бриллиантов я что-то на ней не видел… Разве что в Ленинграде как-то купили. И то вдвоем. Расщедрился, сам не зная отчего… Красивые такие камушки на старинной платине.

Он вздохнул, с просвистом, будто сильно перекурился. И этот сиплый просвист снова, отдаленно, напомнил брата.

Есть! Есть у него камни. Только другие — в почках! Дают о себе знать… Но пока терпимо! А потом… в медицинском заключении… Газеты известят! Каких «драгоценностей» он был обладатель?! Да! Недолог уж тот день…

— Вернулся? — повернул к нему голову Корсаков.

— Брата-то моего… Помнишь? — спросил Иван Дмитриевич.

— Ночевать будешь? — резко поднялся старик.

— Сядь!

— Что?

— Сядьте! — хоть и поправился, но по-прежнему недобро сказал Логинов.

Корсаков смерил его взглядом и почти спокойно, по складам, ответил:

— Пока здесь я… Хозяин дома!

Он как бы навис над гостем.