Карьера

Александр Кириллович вспоминал одного, второго, третьего… Может быть, десяток товарищей по подполью, по каторге, по первым съездам… Почти никого сегодня не было на первых ролях в партии. Кто погиб в первую мировую, кто в гражданскую… Кто был выброшен из партии, как участник дискуссий, тех или иных оппозиций… Нет, кто-то еще оставался, но это была скорее тонкая пленка над огромной массой пришедших в партию уже в мирные, относительно спокойные годы. «Когда партия уже была у власти!»

— Ты знал… — и Сталин назвал фамилию молодого командарма, с которым Корсаков недавно встретился на Никольской.

«Но… Почему — «знал»?»

— Очень он тебя… Защищал!

«Боже! От кого?!»

Сталин задержал взгляд, и, впервые за разговор, Александр Кириллович почувствовал всю спокойную тяжесть этих рыжих — с острым, черным ромбиком — глаз.

— Для меня лестно… Такое мнение моего командира! — почти по-уставному ответил Корсаков, поднявшись со стула.

Лицо Сталина передернулось. От презрительной ухмылки…

Он отошел к окну, достал трубку.

— Я много думал… О тебе… — почти печально, по-прежнему стоя спиной к нему, начал Иосиф Виссарионович.

«Почему? Откуда этот… отеческий тон?»

— Если быть реалистом?.. В политике? То надо отдать себе отчет в том…

Сталин обернулся и начал улыбаться. Медленно, с какой-то недоброй, восточной игривостью.

— Надо отдать отчет… — повторил он. — Что ты… Товарищ Корсаков, все-таки… Не-е наш человек!

Александр Кириллович почувствовал, что у него начинает сводить скулы. Он не заметил, как снова опустился на стул.

— Не надо так волноваться… — усмехнулся Сталин. Подошел к столу и наклонился над пепельницей. — Но Революцию делали всякие люди! Революция больше! Шире всех нас. Всех!

Он снова поднес спичку к трубке.

— А ведь только такому делу и можно служить? Как думаешь? Которое… Больше — тебя? — он вопросительно наклонился к Корсакову.

— Наверно, — выдавил из себя Александр Кириллович.

— Человеку свойственно ошибаться, — неожиданно мягко сказал Сталин, прохаживаясь по кабинету. — Человэку! Но не Революции! Я — человэк. И поэтому я… Могу тоже ошибаться! Ведь так, товарищ Корсаков?

Александру Кирилловичу показалось, что Сталин улыбается.

— В моем случае… Да! — Все-таки нашел в себе силы подняться со стула Корсаков.

— Я люблю… вэрить людям! — снова приподнял указательный палец вождь. — Я хочу… Им вэрить!.. Но как горько… Как трагически горько. Когда… Я ошибаюсь в них! И дело тут — не во мне! Что допустил ошибку… товарищ Сталин? Это в историческом плане… Не бог весть какая трагедия! А если ошиблась партия — это…

Он подошел ближе к Корсакову.

— Это… Плохо! — неожиданно просто закончил он.

«В одном этом слове «плохо» было так много!»

— Не надо обманывать народ! — вдруг резко и отчетливо проговорил Сталин. Корсаков понял всю реальность, всю весомость угрозы.

«Боже мой, какая все ерунда! Все эти выборы на съезд?! Его, Корсакова, вроде бы безупречная партийная биография! …Когда-то так барин обещал выдрать на конюшне. За малейшую провинность. Только конюшни-то нынче другие!»

— Бледный… какой-то. Ты же молодой человек! Больше чем на пятнадцать лет моложе меня! Еще упадешь тут в обморок… Как какая-нибудь институтка!

— Я здоров!

— Надеюсь, — вдруг, откровенно недобро, сказал вождь. — Ты, кажется… женился? Или женишься?

Вопрос повис в воздухе.

Одно его неверное слово… Шаг назад… И Машеньки больше не будет! Навсегда! Не будет…

— Да! Женюсь, — как можно тверже сказал Корсаков.

— На такой… Нэпроверенной? С темной биографией… Жэнщине? — почти брезгливо начал Сталин. Но в этот момент он увидел, как расширились зрачки еле сдерживающего себя Корсакова. Сталин понял, что попал в самое слабое место. В самое беззащитное…

«Этот человек — любит? Значит, он не неуязвим! Как о нем говорили…»

— Хотя… — вдруг развел руками Сталин. — Вы же… В каком-то смысле… «Два сапога — пара?» Хорошо! Пусть и в нашем ЦК… Будет дворянская семья!

Он говорил это уже как какой-нибудь отец Лоренцо… Романтик!!! Добрый гений! Старый деревенский священник!

Он коротко хохотнул и, почти весело глядя на Александра Кирилловича, сказал:

— А вообще, я сам… Человэк — дворянской культуры! Только нэ говори этого… Никому!

Сталин потянулся к початой бутылке вина и снова разлил вино в два бокала.

— Много нэхорошего… Мне говорили о тебе! — по-прежнему улыбаясь, продолжал он с бокалом в руке. — Но я… Нэ поверил! Если у кого-то и осталось еще понятие о верности?.. О чести?! Так у кого же? Как не у таких… Как ты?!

Он чокнулся с Корсаковым.

Этот полуреальный, скачущий, какой-то мертвенно-белый разговор может дать… Подарить ему несколько лет жизни… Простой, деятельной… Живой жизни!

— Я хочу… Работать! — неожиданно, тихо и искренне, сказал Корсаков.

— Поедешь за Урал.

Сталин назвал крупный сибирский край.

— Я тэбе… Верю!

Он залпом осушил высокий, простого стекла, бокал вина.

…Как безутешно, как горько плакала Маша, когда он вернулся, счастливый…

«Как же он не мог понять тогда, почему она плачет?!»

Ведь его возродил к жизни Сам! Сам! Теперь ему, Корсакову, никто и ничто не страшен.