Карьера

Но про себя-то он отчетливо помнил Сталина — человека! Невысокого, чуть рыжеватого грузина… С мягкими, желтоватыми — от малярии, что ли? — словно бескостными руками. Его небольшие, недобрые, спокойные глаза. Ожидание и какое-то, даже мягкое, неодобрение. Как будто он все время хотел сказать своим глухим, грузинским голосом: «Ай-ай-ай… Ну что же вы, товарищ Корсаков?.. (Иванов… Петров… Сидоров). — И покачать головой: — Разве вы не понимаете?» Он знал, что и Сталин помнит его. Ведь они оба были «эксы»… И слава Сталина — «экс» была громадная, только с каким-то… Уголовным, что ли!.. душком…

Нет, не понимал «солдат партии» Александр Кириллович Корсаков, почему свободная, бешеная, деятельная жизнь огромной, кровной его партии вдруг оказалась загипнотизированной, оплетенной взглядом и волей этого недоброго, безжалостного человека. Нет, не великого! Не сравнимого для Корсакова ни с Ильичем, ни со Свердловым, ни с Дзержинским, ни… Он мог бы назвать еще десяток людей, которым он бы добровольно отдал лидерство. Поверил в их провидение, в их, пусть даже жестокое, но идейное, апостольское лидерство.

Но его никто не спрашивал — «принимает он или не принимает, признает или не признает…»

Он знал, что подобные мысли не просто опасны! Если бы он в разговоре, даже со старыми партийцами, с политкаторжанами, стал бы доказывать, что у товарища Сталина несколько странно сложилась политическая биография… Что, мол, «не по Сеньке шапка!..» И еще кое-что… То это было бы комично! Жалко…

Нет, не было сейчас среди «приближенных» ни одного, кому мог бы довериться Александр Кириллович. Он был, оставался словно в вакууме. И хотя с простодушием приговоренного радовался каждому дню в Подрезково… Каждому своему походу по новой, обретающей державный вид Москве… Радовался каждой новой, незнакомой улице, стройке… Уже почти готовым первым станциям метрополитена… Но одновременно он понимал, постоянно чувствовал, что каждый день, как шагреневая кожа, сжимает, гасит, душит уже последнюю его надежду. Да! За его спиной шла какая-то даже не борьба — возня, связанная с его именем.

— А вы знаете, когда я была в Одинцовской больнице с глазами, — не весело, но и не печально, а словно теперь не веря в это, рассказывала Машенька как-то вечером за чаем. — Со мной в палате лежала одна удивительная женщина. У нее было всего пять процентов зрения. Ну, практически она ничего не видела…

Она коротко глянула на Корсакова, «не скучно ли ему?». Александр Кириллович тут же выпал из своей задумчивости и улыбнулся ей.

— Она уже была не первой молодости. Лет сорока с лишним…

Она, как показалось Александру Кирилловичу, посмотрела в его сторону, но не в глаза, а как бы поверх его.

— А у нее был очень молодой… и очень симпатичный муж. Который не знал, что она почти слепа. Она уговаривала всех… Ну, буквально всех, чтобы ему не рассказывали, как плохи ее дела. Она не видела человека! Только тень его… Не больше! А он ни о чем не догадывался! Так она и выписалась. Без всякой надежды…

— А как же она будет жить? — всплеснула руками сердобольная и с такими открытыми до предела, испуганными глазами Женечка. — Ведь все равно ей придется искать кого-нибудь… Кто бы ее сопровождал… Ну, на улице хотя бы…

— Да, да! Еще она очень смешно жаловалась, — продолжала Машенька, чертя по белой льняной скатерти тонким своим пальцем какие-то замысловатые, задумчивые узоры. — Вообще безумно оптимистическая и энергичная женщина! Очень милая…

Она снова замолчала, задумавшись.

В тяжелеющих сумерках по видной с веранды железнодорожной насыпи прошел празднично-освещенный курьерский поезд.

— «Красная стрела»! — вздохнула чему-то Женечка. — В своем Борисоглебске… Я ведь оттуда! Я всегда мечтала о Петрограде. О Ленинграде, — поправилась она, поглядев на Александра Кирилловича. — Я ведь простушка! Люблю духовую музыку в исполнении пожарного оркестра. Люблю нашу реку, откос… Маму с папой люблю. Хотя они…

Она смешалась, стараясь не давать волю слезам. Машенька протянула к ней светившуюся в темноте руку и накрыла ее ладонь.

— Ну, что вы, Машенька? Рассказывали про эту… несчастную… — уже снова улыбнулась Женечка.

— Так вот… Она рассказывала нам всем… Вообще все очень приятные люди были в нашей палате. И нянечки — очень добрые!

Она снова отвела глаза, решая что-то очень важное для себя…

«Боже мой! Да к тебе все на свете будут добры!» — умиленно подумал Александр Кириллович.

— Она говорила, что знала Москву наизусть. Ну, конечно, старую Москву. Каждый дом, каждую улицу, поворот, переулок… Где булочная, где молочная, где обувщик… Ну, буквально всё! А теперь, когда началось такое строительство… Она, бедная, то и дело ходила с разбитым лицом. Или с коленкой! А один раз она даже упала и сломала ногу… Тоже из-за всех этих строительств!

— А как же? — не понял Корсаков. — Она что, в яму упала…

— Нет… — улыбнулась, наклонив голову и слегка тронув свои густые волосы, Машенька. — Просто женщина не хотела сдаваться. Ходила прямо! Вот так! Будто она зрячая. С высоко поднятой головой, даже чуть откинув ее…