Карьера

Загородный воздух — после недавнего стремительного, короткого дождя! — рванул им навстречу свежей влажностью, запахом молодой травы.

— Ты… поплачь! — сказал Логинов. — Ведь любила…

Она пожала плечами. Лицо ее стало серьезным, взрослым.

— Все было так быстро… Необъяснимо!.. Даже.

— Но ты знала… Что у него жена? Дочки — твои ровесницы?

— Конечно! — Она снова пожала плечами. — Я их никогда не видела. Мы у тети Жени жили.

— А отца-матери тебе не жалко?

— Мать? Нет… — Галя задумалась. — Отца… Немного! Он был, как потерянный. Нельзя было им… мне так — доверять. Они же — такие глупые…

— Кто? — почти рассердился Логинов.

— Ну, старшие! Что ли… — Галя покраснела. — Считают, что мы должны жить, как они. Работать, как они! Жениться, как они! Как они — мучаться из-за своих дел!

— А разве — не так? — Иван Дмитриевич нахмурился.

— Так… И… Не так! — вяло ответила девочка.

— А все-таки?

— Хорошо! — Она бросила пакет с недоеденными фруктами назад, к заднему стеклу. — Когда взрослые спокойны? Когда мы заняты своими делами. Учимся там… Ходим на лыжах! Готовим конспекты! Отдыхаем на юге! Ну, конечно, чтобы еще друзья были. Вечеринки… В меру, конечно?!

— Ну, — пока не понимал ее мысли Логинов.

— Но мы-то ведь… Тоже самое! — неожиданно слабо рассмеялась Галя. — Отец занят своими делами. Мать на телевидении. Передачи, зарплата, знакомые, премьеры… Перспективы!

— И что же здесь плохого? Жизнь…

— Но нам-то? Почему-то не приходит в голову волноваться из-за каждой их неприятности?! Или командировки? Или что кто-то с ними там не поздоровался, как надо! А они же нас буквально мучают этим всем! И на нас же — все свое зло! Плохое настроение! Неудачи! Все на нас вымещают! А мы… Мы-то их не трогаем?! Не лезем на стену? Не жалуемся?! Вот и поучились бы… Лучше! У нас!

Логинов повернулся и осторожно, чтобы она не заметила, стал рассматривать ее лицо, резко отвернувшееся к открытому окну.

Недлинные светлые волосы летели на ветру… Высокий, чистый лоб. Светло-серые, какого-то стального оттенка, глаза.

— Не любишь ты своих? — По-прежнему приглядываясь, спросил Иван Дмитриевич.

Она то ли не расслышала, то ли не придала значения. Ответа не было…

— А Олег Павлович?.. Он был… другим? — настойчиво спросил Логинов.

— Олег? — она резко развернулась к нему, и в ее глазах вспыхнула недетская злость. — Он должен был думать! Если уж… Не обо мне, так о ребенке!

— «И не трусить»? Ты это хотела сказать? — не сразу, но жестко спросил Логинов. Он больше не смотрел на нее.

— Отец бы так не сделал! — вдруг выпалила она. Логинов откинулся на спинку дивана от неожиданности:

— Чего… Не сделал?

— Всего! Ни этих дел… Ни пули в лоб!

Они уже сворачивали к даче старика Корсакова, поэтому Логинов постарался выяснить последнее, самое важное для себя.

— И тем не менее… Ты ушла от них?

— Я не от отца ушла!

— А от кого? От матери? Брата? Из семьи?

Он почувствовал, что задал слишком много вопросов. «Надо было уточнить! Успеть!»

Сквозь стекло он уже различал у калитки тяжелую фигуру Февроньи Савватеевны в темном, непривычно сидящем на ней платье.

— А дед? — уже спеша, спросил Иван Дмитриевич. — Он больше всех, кажется, переживает за вас? А уж… За тебя-то!

— Дед?!

Галя застыла, приоткрыв дверцу остановившейся машины. Лицо ее было искренне растерянно…

— Да, он же. Там… В том веке?!

— Все мы для вас… «Там! В том веке!» — недобро закончил Логинов.

Они уже выбрались на лужайку перед домом. Иван Дмитриевич пошел вперед, навстречу протянутым рукам Февроньи Савватеевны.

* * *

Логинов первый раз в жизни видел старика в широкой деревянной постели, застеленной белоснежным, старинным бельем. Лицо было спокойное, даже посвежевшее…

Но глаза казались чуть безумными.

Иван Дмитриевич держал вздрагивающую руку старика.

Изредка тот заглядывал в глаза Ивану, но молчал.

Только один жадный вопрос в глазах умирающего!

«Тот ли перед ним человек?!»

Которому нужно сказать все?! И как сказать? Из каких последних сил? Все… Надуманное за последние годы… Им, Александром Кирилловичем Корсаковым?

Их лица были вплотную — глаза в глаза.

— Сами поманили… Прельстили! А теперь что? — еле слышно выговорил Корсаков. Он пытался пошутить, но лицо его стало вдруг грозно.

Он забыл, что рядом люди…

Недремлющий, скептичный, старческий мозг говорил ему о другом… Говорил сам себе!

«Больна страна! Общество, строй, за который он, Александр Кириллович Корсаков… В общем-то отдал всю свою жизнь… Кажущуюся теперь безначальной и бесконечной… Всю жизнь!

Болезнь чуть ли не в каждой клетке!

И больно это общество не старостью, как он сам… Наоборот! — это Корсаков-старший понимал с отчетливостью еще не меркнущего, борющегося сознания. — Здесь болезнь молодого, почти юношеского организма!

Упоение молодой, неуправляемой… Иногда злой силой молодости… Незаметно проникающие в душу пороки! Привычка к лжи якобы во спасение?!

Инстинкт власти, боязнь потерять ее! Как боится вор потерять нож… Полицейский — шашку или дубинку…

Страну развратила ее молодая сила! Неслыханное богатство — в дурных руках! Вседозволенность — без малейшего контроля…»