Карьера

«Золотой» свадьбы — тоже уже недолго ждать… Шесть лет.

«Шесть лет? Нет! Долго… Очень долго!»

Почему-то ему казалось, что все эти люди… Ну, в своей массе. Вот они-то как раз и живут счастливо! Нормально! Хорошо!

А я? Я?! Иван Дмитриевич Логинов?!

Радость? — Знал! Победу? — Тоже!

И хорошее удовлетворение от сломленного, поверженного врага? Недруга! Авантюриста!

Все, кажется, — знал… За семьдесят-то лет!

Почему же не было мира у него? С самим собой? С душой своей? — Мира?!

«Может быть, потому, что он… Не грешил? Не воровал? Жаден не был?»

Властолюбив? Жесток? — Может быть!

Но только так же, как сегодня… Когда — нет выхода! Только — по делу!

Может быть, он, как и другие люди, по той или иной причине, лишен уже возможности любить?! И он вынужден был искать другой? Может быть, «вершинный»… Не согревающий душу… Выход?!

Он потянулся к тому месту, где у него обычно лежали сигареты. (Как ни странно — они были на месте!)

Наверняка Шура все-таки держит их для него, несмотря на все запреты врачей!

А имеет ли право?.. Человек менять жизнь других?

Любовь ли… Руководит им? Или прикинувшееся любовью перевернутое честолюбие?

Почему последние месяцы… Все эти дни, даже ночи… Он все чаще и чаще думал… Спорил! Пусть мысленно, пусть наяву!

Нет, не со «стариком»…

А с Александром Кирилловичем Корсаковым! И почему ему все время кажется… Что тот что-то скрывает от него! Самое важное! Главное! Тайное…

А может, истинный, настоящий масштаб шага, движения России начинается раньше Революции семнадцатого года? И принесет плоды позже? Гораздо… Позже нас?!

Он почувствовал, что еще щеки, глаза влажны.

Иван Дмитриевич вдруг вспомнил… Это было — не самое памятное и горестное! — за его некороткую мужскую жизнь!

Но как найти другое слово? Когда в мае… Какого-то давно прошедшего года… Вдруг увидел старуху в коляске, забытую под ливнем? Под градом? Среди спешащей, послевоенной толпы…

Старуху среди сплошной стихии…

Когда она, уже не сопротивляясь, опустила голову с белыми, слабыми волосами…

Иван стоял, увидев это, может быть, только мгновение!

«Как страшно было бы в мире… Если бы исчезла такая малость, как открытые, живые, человеческие глаза?!»

Он помнил, что на руках поднял ее вместе с коляской… И потащил куда-то по деревянной лестнице… На второй этаж захламленного старинного деревянного особнячка.

Как же она… Нет, не благодарила его! А только смотрела на него своими светлыми, освященными глазами. А благодарил — почему-то? — он! А она принимала… Его благодарность. И знала — за что!

За то, что он понял!

Понял… Тогда!

Чуть скрипнула дверь в кабинет… Иван Дмитриевич невольно резко сел на диване.

— К вам… Пришли…

На пороге стояла Галя Корсакова.

— Простите, — чуть заикаясь, начала она. — Иван Дмитриевич! Только вы его знаете! Вы его спасете! Он ни в чем не виноват! Я готова поклясться!

И добавила тише. Виноватее своей виной…

— Это все — от широты его! От характера бешеного! Уж таких людей… Больше на свете и нет!

Он смотрел на эту девочку… В ее святых глазах он видел глаза той… Той старухи! Из-под бешеного, послевоенного ливня…

«Одни — к одним! Ничего… Не изменилось!»

— Да! — сказал хмуро Иван Дмитриевич. — Таких людей…

По его лицу, по голосу — охрипшему, грудному — девочка… Все поняла!

Она закричала… Вдруг. Коротко!

— Баба Шура! Помоги!

Он мог бы и не говорить этого. Старуха, обхватив Галю, уже вела ее куда-то в глубь квартиры. Что-то шепча, причитая, уговаривая… И проливая над ней горькие-горькие, бабьи слезы.

Легкие для старухи…

И невозможные… Для этого полуребенка-полуженщины.

…Которая через несколько месяцев станет матерью.

Ничего не изменилось?! Да?! Кроме него, самого Логинова!

Что же с ним-то самим такое случилось?! Окаменел?

Стерлась душа?..

Или еще что?! Большее… Непоправимое?!

Кто ответит?! Кто?! Только он сам…

А если сам… Не можешь?

Тогда что же впереди? Что?!! Если ты еще человек…

24

Логинов заехал за Галей в начале десятого. Ту ночь она ночевала в их доме.

Галя вышла к Ивану Дмитриевичу уже одетой.

— К деду? — тихо спросила она. — Ему плохо?

Логинов кивнул. Они молча опустились по широкой, мраморной лестнице.

Иван Дмитриевич поежился от прохлады, от огромности их подъезда.

Галя забилась в угол машины. Логинов сел у противоположного окна.

Москва за окнами летела сумеречная, пыльная.

На углу Комсомольского стояла большая очередь — стопы ящиков с заморскими апельсинами, грейпфрутами.

Ивану Дмитриевичу захотелось пить… Посмотрев на Галю, он увидел, что у нее тоже от жажды скривились губы.

— Принесите! — сказал он молодому человеку, сидящему впереди.

Двое ребят из задней машины принесли большой пакет с грейпфрутами.

Галя сначала пыталась чистить их аккуратно. Потом, незаметно для себя, стала со злостью рвать тоненькими своими пальчиками толстую, оранжево-зеленую кожу. (Ее ногти словно впивались в чье-то враждебное, трижды проклятое тело…)

Она глотала один за другим разорванные как попало дольки грейпфрута. И казалось, она все не могла насытиться.

Иван Дмитриевич съел один продолговатый, будто светящийся — изнутри пузырящийся — ломтик.