Кардиограмма (СИ)

«Я говорил это тысячу раз и скажу снова: угроза, исходящая от так называемой «трещины мира», сильно преувеличена. За те несколько лет, что мы изучаем это удивительное явление природы, я и мои коллеги столкнулись с ужасающий волной непрофессионализма в рядах околонаучных публичных людей, а также оппозиционных СМИ, однобоко освещающих эту, как они выражаются, «проблему». Причем говоря о «проблеме», они подразумевают проблему политическую. Экология для них — лишь прикрытие, рычаг давления на существующую власть. К примеру, в своих публикациях они пишут о так называемом «тумане смерти», который, распространяясь из трещины, убивает все живое. Коллеги, очнитесь! Этот туман не опасен! Мы два года делаем тесты! Выхлопные газы от ваших автомобилей наносят экологии значительно больший вред, чем этот туман… А когда вы пишете, что эта трещина угрожает самой жизни на нашей планете, мне хочется сказать: вы хоть сами-то соображаете, что говорите? Нашей планете более 4 миллиардов лет! Неужели вы думаете, что эта трещина первая в ее истории? Да, она, безусловно, огромная, и с каждым годом продолжает расти, но за последние месяцы темп ее роста заметно снизился. И это неоспоримый факт».

Ниам прижимается лопатками к холоду оконного стекла и, слушая свист ветра в колёсах автострады неподалёку от её дома, медленно докуривает. Боль от ожогов продолжала играть в теле — затихающим эхом. Мир продолжал растрескиваться по краям — воспоминанием о чуждом прикосновении.

Покалывало подушечки пальцев и немного ломило суставы от усталости.

Ниам с силой вдавливает окурок в пепельницу и накидывает на плечи измятую рубашку.

-…С вами был… — Ниам успевает, потянувшись за пультом, отключить звук. Неназванный эколог ещё несколько секунд немо корячится на экране, после чего его сменяет ведущий прогноза погоды. Тени игриво жмутся по стенам ночной кухни, озарённой бледным голубым светом телеэкрана.

Ниам в три шага пересекает кухню, открывает холодильник, чтобы удостовериться в его пустоте. Достаёт из брошенного на пол рюкзака колбасу и нарезает её. Заваривает себе ромашку сразу в чашке. И сдабривает её тремя ложками сахара. В последние три года эта смесь стала для неё неизменным причастием новой жизни.

За окном пролетает самолёт. Ниам Сангва засматривается. Вскоре самолёт оставляет её наедине с затуманенными городским ветром звёздами. Бархатная красновато-черная плоскость неба успокаивает её своей недвижимостью. На ней никак не видны ни трещина, ни туман смерти, захлестнувший мир два года назад, ни её собственная гибель, ни разрушение, которое предстало перед ней под радиоактивным солнцем.

А потом небо меняется.

Ночь разменивает красный на дрожащую синюю дымку, обрисовывавшую очертания её кухни. Ниам задумчиво слизывает с пальцев привкус колбасы и отстранённо наблюдает за дефектами собственного зрения. Она где-то на грани яви и тревожной дрёмы, и поначалу мерцание воздуха кажется ей совершенно нормальным явлением. Потом она решает, что всё же находится в реальности, и касается импланта на шее. Имплант издаёт успокаивающий писк. «Если до завтра не пройдёт», — думает полнокровная. — «Скажу доктору, что новый имплант ужасен, и зря они сократили бюджет…». Такое бывало. Ниам делает глоток ромашки и жмурится, ожидая, что, когда она откроет глаза, зрение вернётся в норму.

Зрение в норму не возвращается.

Синий свет становится ярче. «Накаляется», — с ноткой грусти мысленно определяет Ниам его динамику. Свет не горячий, но мог бы быть таким. Как — ей снова вспоминается полуденная встреча и это ощущение бесконечной отдалённости от собственной жизни — излучение через вакуум. Звезда согрела бы тебя, но между вами — световые годы абсолютного нуля…

— Привет, — Ниам вздрагивает, когда из бессвязных фотонов формируется женский силуэт.

Она не отвечает своим фантомам.

— А ты чего без своей маски? — можно наблюдать, как женское лицо формируется из простейших форм. В замедленном времени — словно этот мир был для него совершенно не оптимизирован. — И где мы, собственно? — а её голос сопровождает эхо — выше настоящего голоса и глуше.

— У меня дома… — автоматически отвечает Ниам, не столько желая ответить галлюцинации, сколько проверяя очевидное утверждение на истинность. Она собрала столько данных в последние месяцы… И ни одна строчка её записей не подтверждает, что она сейчас дома.

— Да? Раньше у тебя было поинтересней, — иллюзия пожимает плечами. На одном плече у неё выжжен фигурный шрам. — Хотя ты прости, если что… Я сейчас хуже вижу вокруг, чем раньше. Эта дура опять плохо спит.

Образ формируется до конца. Ниам вздрагивает и подрывается, роняя стул и снося чашку. Излишне сладкая ромашка растекается по столу, пропитывая дерево ароматом июньских полей и кондитерской фабрики.

— Что ты скачешь, а… — лениво бросает девушка, щурясь. — Неужто тебе вдруг стало не так плохо, как обычно?