– Да. Так бывает, - сказала Гелиэр, пальчиком снимая задник своих мягких домашних туфелек. – Те мои новые туфли тоже немного жмут.
Аяна ахнула. Ступни Гелиэр с боков были сбиты в кровь, на суставах пальцев пузырились жёлтые водянистые мозоли.
– Кирья... Кирья! - воскликнула она, хватаясь за голову. – Как ты ходишь в них? Тебе надо срочно сменить обувь! Ходи только в мягких! Как ты терпишь эту боль?
– Дэска говорила, что приличной девушке полагается терпеть.
– Это какая-то околесица. Я не понимаю. Как это можно терпеть? В вашей обуви невозможно ходить, в ваших платьях невозможно дышать.
Аяна вспомнила ещё кое-что, что, по словам Ригреты, полагается терпеть женщинам в этом дивном мире, и кровь отхлынула от её лица. Она в тысячный раз пожалела, что поставила свою подпись под тем договором. Да, она поможет Гелиэр остаться в тени, но что дальше? Кир Эрке хочет побыстрее вернуться в свой эйнот, домой, к овцам и лошадям, туда, где Кортас сможет привольно бегать по полям, а сам кир наконец скинет свой тесный в рукавах камзол, не нарушая никаких приличий. У него здесь только одно дело. Он принял решение выдать дочь замуж, потому что не хочет оставлять её старой девой. Он в любом случае подпишет договор о браке в этом году. Что она, Аяна, может сделать?
Она решительно встала.
– Кирья, мы едем в парк. Прямо сейчас. У тебя есть обувь поудобнее? Я тоже переоденусь во что-то удобное и неприметное, и поедем. Мы будем гулять.
21. Вот где блаженство
Экипаж поднимался по дороге, выше и выше по склону, и остановился у широких кованых ворот в очень высокой стене, полностью увитой эдерой, но не пёстрой, как во дворах в городе, а зелёной, с крупными блестящими восковыми листьями.
Томилл помог Гелиэр выйти из экипажа, потом обошёл его и предложил руку Аяне. Она легко ступила на землю, гадая, сколько ещё таких лёгких шагов ей придётся пройти в этих туфлях, которые пытаются уничтожить её ноги.
Ворота были закрыты. Гелиэр встала перед ними, и два солидных катьонте медленно и плавно потянули тихие створки. Аяна тихонько хмыкнула: ей показалось, что ворота намеренно стояли закрытыми, и это всё было сделано, чтобы производить большее впечатление. Тяжёлые кованые створки с вензелями открылись, и она последовала за Гелиэр.
С двух сторон от ворот в увитых эдерой нишах прятались статуи девушек с кувшинами, из которых в чаши у их ног вытекали тонкие струйки прохладной воды, и птицы, прятавшиеся в лозах эдеры, то и дело вылетали из укрытия, чтобы попить, подраться или просто, щебеча, попрыгать по бортику каменной чаши, поросшему мхом, распугивая иррео, тянувшихся к влаге.
Наверх по склону в окружении вездесущих кипарисов тянулась аллея, мощённая шершавыми каменными плитами, и от неё, как жилки от черешка листа, в разные стороны отходили более узкие дорожки. Они ныряли в кружевную тень ив над прудами с маленькими фонтанами или уводили в зелёные лабиринты из подстриженных кустарников, где стояли мраморные статуи людей и оленей, поросшие мхом или, наоборот, начищенные и блестевшие на солнце. Дорожки обводили гуляющих мимо клумб с большими розовыми кустами и тянулись под длинными галереями арок, увитых ноктой, чьи стволы и листья составляли кровлю галереи, а роскошные фиолетово-розовые грозди цветов свешивались через деревянные решётки, роняя нежные увядающие лепестки под ноги, на плечи и на волосы гуляющих.
Парк был очень большим. Аяна брела по дорожкам, забыв про кровавые мозоли на ногах и даже про солнце, которое изрядно припекало макушку, когда они с Гелиэр выныривали из зелёной тени деревьев на яркий свет. Этот парк не был похож на парки во дворце орта Давута. Там всё, совершенно всё было выметено, вычищено, выстрижено, убрано, подрезано, отмыто и приведено в соответствие с законами гармонии, какой её представляли в Фадо. Здесь же, помимо явных усилий садовников, явно присутствовала ещё и рука самой природы, с которой те, кто ухаживали за парком, пытались безуспешно бороться, и следы её вмешательства были видны везде: в зелёном бархате мха на цветочных горшках, в птичьих гнёздах на высоких ивах, во внезапно проросшем между плитами стебле растения, очень напоминавшего летунок из родной долины. Парк был живым. Он дышал и рос. Это было красиво.
Аяна всматривалась в гуляющих. Они с Гелиэр были одеты скромнее всех. По дорожкам плыли будто живые клумбы из роз, лилий, юсты и мирабилий, оттенённых, словно листьями, более тёмными или блеклыми платьями капойо и дэсок, всюду на солнце мелькали цветные веера с большими яркими кистями из седы. Аяна проклинала свои туфли, но ясно теперь понимала, что те, удобные, были бы здесь так же неуместны, как, к примеру, хряк, прямиком из свинарника забежавший в столовую во время званого ужина кирио в поместье.