Капойо

– Почему? Я думала, буду каждый вечер... всего-то один медяк...

– Ночью? На улицу? Одна? Пешком до порта? До извозчика? Или ты думаешь, тебя как киру будут возить от самого поместья сюда, домой, на карете?

Аяна растерянно поднесла руку ко лбу.

– Ну... ничья репутация не пострадает! В темноте же не увидят моего лица!

– В темноте не увидят твоё истерзанное тело, сброшенное в колодец для помоев, Аяна! Ты хоть понимаешь, насколько там небезопасно? Ты в своём уме? Ты собралась каждую ночь ходить с берега кирио в сторону порта, куда могут забрести ошалевшие мужики с разных концов света? Которые по полгода и дольше женщин не видели, да вдобавок крепко захмелели в таверне или кабаке? Если ты пойдёшь ночью одна, тебя же в лучшем случае примут за... за... Непорядочную женщину! Ночной цветок!

– У вас... У вас в Ордалле есть... – округлила глаза Аяна.

– В каком мире ты жила, и как попасть туда? – простонала Иллира. – Девочка моя хорошая, если бы всё было так сказочно, разве ходили бы краснож... стражники по всем улицам дважды в час? Разве добывали бы в горах Рети столько руды и самоцветов? Бродило бы столько безродных по стране? А скольких не поймали ещё?

Аяна опустила лицо на ладони.

– Ничего. Иллира, это всего на несколько месяцев. Мне больно, но так надо! Давай я буду тебе платить? – неожиданно пришло ей в голову. – Ты же сидишь с ним?

– Ты в своём уме? – прошептала Иллира. – Ты пошла работать, не видя по несколько дней маленького сына, чтобы я получила возможность увидеть своего, и ещё мне приплачивать собралась?

Что-то тихонько зашумело у окна, и Аяна развернулась, вставая.

– Котик сегодня приходил?

– Котик... Котик! Приходил. Да. Я даже почти вблизи его видела. Тощий, обросший, голодный и весь такой драный. Так жалко его стало. Видно же, какой крупный был. И кто его бросил, интересно? До того, как ты о нём сказала, он только раздражал. Ходил по забору и птиц гонял. А теперь пришёл, смотрю я на него, и вижу, какой он никому ненужный, как отчаянно хочет хоть какой-то ласки. Может, это из-за того, что я дитя ношу, но я чуть не расплакалась. Я завтра тебе оставлю обрезков мясных от пирога, положи ему, ладно?

– А что сама не положишь?

– Ну, ты уже прикормила его сюда, что уж теперь. Корми и дальше. Грешно это, знаешь, сирым отказывать. Спокойной ночи!

Аяна лежала в кровати, глядя на звёзды в просветах бегущих облаков, пока не провалилась в сон.

Утро было серым. Миска прогремела рядом с окном. Аяна встала на колени на кровать и выглянула наружу, но кота не было. Она сходила умыться и подождала в спальне Иллиры, пока Кимат проснётся, потом умыла его и пришла к ней на кухню.

– Во сколько же ты просыпаешься? – спросила Аяна. – Как ни посмотрю, ты всё время на ногах.

– Рано. Но я дремлю днём вместе с Киматом. Он спит по два часа днём, и ему даже не приходится петь колыбельную.

– Да. Он засыпает быстро. Он вообще очень тихий. Бойкий, но очень тихий.

Иллира придвинула им по тарелке каши.

– Аяна, я не хочу тебя пугать, но тебе стоит обратиться с ним к лекарю. Он очень мало говорит для своего возраста. Пару слов, и всё. Я, скорее всего, ошибаюсь, но нужно удостовериться.

– Да. Я тоже думала об этом. Раньше он лепетал, потом начал говорить, но замолчал. У моих младших сестёр было так же, но они действительно говорили больше слов. И не молчали так долго. Я схожу с ним к лекарю, – сказала она, ощущая, как холодеют пальцы. – Я почти уверена, что он здоров. Но схожу, просто чтобы больше не мучить себя подозрениями.

– Ну вот и правильно, – сказала Иллира. – Я хожу на улицу Лидем, там принимает гватре Этемаре. Сходи к нему как-нибудь на днях. Ты, наверное, считаешь меня чересчур тревожной и беспокойной?

– Считала бы, не будь сама такой же.

Аяна шла, ведя Кимата за руку и останавливаясь, когда он присаживался поковырять длинной палочкой траву между булыжников мостовой в тех местах, где её ещё не вытоптали. Она с некоторой тревогой смотрела на его тёмные волосы, вспоминая, о каких ещё детских болезнях она слышала от Солы и других лекарей деревни. Когда она подошла к дому с круглой печатью в виде пиявки на вывеске, она уже нашла у сына некоторые признаки по меньшей мере пяти известных ей хворей. Она подхватила Кимата на руки, чуть не плача, и постучала в дверь.

Ей открыл полный, неторопливый катьонте, и проводил её направо, к открытой двери в светлую небольшую комнату со столом, полками и большими креслами.

– Здравствуй, – сказал ей гватре из-за стола. – Проходи. Садись.

Она отпустила Кимата и села перед гватре на кресло. Он молча смотрел на неё какое-то время, потом сказал:

– Я мог бы это полечить, но для начала попробуй просто питаться получше.

– Кир... Гватре Этемаре, я пришла по поводу сына. Он мало говорит. Мне кажется... Я боюсь, что с ним что-то не так.

Она увидела, что взгляд гватре направлен ей за спину, и обернулась. Кимат забрался на одно из кресел и, стоя на сиденье, молча пытался достать небольшую картинку с изображением какого-то растения, которая висела на стене.

– Принеси его, и я осмотрю, – сказал Этемаре спокойно.