Капля чужой вины

Я поблагодарил вахтершу, поднялся к себе на этаж. Дух предстоящего пьянства уже витал по общежитию. Просто физически ощущалось, что сегодня или завтра рванет – мужики упьются до поросячьего визга. Вынужденное воздержание не ускорило и не замедлило распрямление пружины. Синусоида жила своей жизнью. Предугадать ее взлет было можно, воспрепятствовать – нет.

Дома я поставил чайник, съел вареное яйцо с хлебом, из двух загнутых гвоздей изготовил примитивную отмычку для навесного замка. В восемь вечера я пошел к Прохоренкову, но не в больницу, а в частный дом, где он жил. По дороге мне встречались запоздалые прохожие, но на улице у дома Прохоренкова было пустынно. Как я вошел к нему во двор, никто не видел.

Замок на двери был самый простой. Я открыл его гвоздем, распахнул дверь. Тут же что-то упругое ударило меня по ногам и стремительно умчалось в темноту огорода. Первая мысль была: «Крыса! Огромная крыса». Придя в себя после внезапного нападения, я вспомнил про кобелька.

«Это Жучок! – догадался я. – Песик целый день провел взаперти, оголодал и на улицу захотел».

Дома у Прохоренкова было холодно. Я включил свет, осмотрелся, потрогал печь.

«Как быстро выдувает тепло из этой халупы! – подумал я. – Если печь дважды в день не топить, жить в таком доме невозможно. У Прохоренкова пустая углярка, у входа в дом поленница совсем небольшая. С таким запасом дров долго не протянешь. Судя по запасам топлива, он действительно не рассчитывал дожить до теплых дней».

Я достал с полки над печкой альбом. Все страницы в нем были пустые. Судя по порванным прорезям для фотографий, карточки из альбома доставал нетрезвый человек. Он так спешил вырвать фотографии из гнезда, что совсем не заботился о целостности альбома.

Но нужная фотография была на месте. Уничтожив все фотокарточки из альбома, Прохоренков оставил ее, рассчитывая сжечь в последний момент, перед госпитализацией. Я сунул снимок во внутренний карман и продолжил осмотр. Пустые бутылки под столом навели на мысль, что в последние дни Прохоренков беспробудно пил и почти ничего не ел. Продуктов в доме не было. Холодильника – тоже. В углу стоял допотопный ламповый телевизор. Радиоточка была, и, судя по отсутствию пыли на ней, именно она служила хозяину основным источником информации. Верхней одежды на вешалке не было, зимней обуви – тоже.

Я в последний раз бегло осмотрел комнату, бывшую и спальней, и гостиной, и кухней одновременно. Обстановка была убогой, даже нищенской. Если бы к Прохоренкову забрались воры, им бы нечего было с собой унести. На моем участке воры в одной квартире оставили на стене надпись: «Так жить нельзя!» Здесь бы стоило написать: «Тут жить нельзя!»

«Вот что бывает, когда человеку откровенно наплевать на себя, – подумал я. – Больше искать здесь нечего. Если Прохоренков сделал дома тайник, я его и до утра не найду. Доски на полу местами отошли от лаг и гуляют под ногами. Под любой из них можно вырыть в земле ямку и спрятать что-нибудь ценное или запрещенное».

Я вышел на крыльцо, посвистел, подзывая Жучка, но песик не появился.

– Извини, дружок! – сказал я в темноту. – Я до утра тебя ждать не буду. Печь топить – тем более. Захочешь – как-нибудь выживешь.

На штакетнике у входа во двор Прохоренкова висел почтовый ящик. Я заглянул в него, пошарил, нашел открытку, сунул ее в карман и пошел в общежитие.

«Он был здравым мужиком, – размышлял я по дороге, – потом сломался, перестал следить за собой, опустился, стал пить. Надо поинтересоваться, когда он переехал в эту халупу. Не мог же пенсионер МВД заранее планировать, что сопьется и ему будет безразлично, где пройдут его последние деньки. Интересно, если бы он позвал к себе Часовщикову, они бы в вдвоем влачили жалкое существование или совместными усилиями попытались хоть как-то наладить быт?»

В общежитии веселье набирало обороты. Из ближайшей мужской комнаты доносились пьяные голоса, в другом конце коридора еще негромко начал бренчать на гитаре Андрей Макаревич. В начале каждой пьянки «машинисты» ставили кассету с лирико-философскими композициями группы «Машина времени». В разгар веселья на всю мощь врубали «Поворот», и тогда хоть уши затыкай, хоть подпевай: «Вот, новый поворот!»

Я пошел в умывальник набрать воды в чайник. У распахнутого настежь окна стояли, свесившись наружу, двое парней.

– Чего он телится, как баба беременная? – спросил один из них. – Машина уже давно прошла.

Услышав мои шаги, парни обернулись.

– А, Андрей, привет! Винца не хочешь? Минут через десять заходи, посидим, помянем Леонида Ильича.

Парни пьяно захохотали и отвернулись к окну.