Капитаны в законе

– Какие там посулы?! – отмахнулся Петр. – Ну разве льгот для одного-двух купчишек попрошу, и все. Не о том речь. Мне иное нужно – могу я твоим представителем быть и сказать человеку: верь мне, ибо не от своего имени я с тобой говорю, но несу тебе слово князя тверского.

Михаил Ярославич призадумался. Встав, он принялся как и тогда, в тереме у побратимов, расхаживать по шатру.

– Это в самом крайнем случае, – вставил Сангре. – Просто случаются обстоятельства, когда кое-что поувесистее речей гуслярских требуется.

Князь остановился напротив Петра, решительно тряхнул головой.

– Быть посему. И ежели опосля кто-то молвит, будто гусляр от моего имени ему чего посулил, отрекаться не стану. И на том тебе крест целую. – И он извлек из-за пазухи нательный крест, поцеловав его. – А еще ничего от меня не надобно?

– То, что надо, ты все равно навряд ли исполнишь, – улыбнулся Петр, прикидывая, как лучше подступиться к самому главному.

– Отчего?

– Потому что для человека самого себя изменить тяжелее всего.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Михаил Ярославич, заново усаживаясь подле Петра. – Сказывай, а то я в толк не возьму.

Сангре пытливо уставился на своего собеседника, прикидывая, стоит ли вообще пускаться в опасные откровения. Эвон какой – крепкий, кряжистый, словно дуб. И такой же прямой, привык по правде жить. Такому согнуться, если и захочет, навряд ли удастся.

А с другой стороны взять – купец-литвин, как докладывал отправленный вчера на базар Лапушник, до сих пор не появился. Остальных купцов из числа тех, кто в Москве получил новые монеты, тоже пока на базаре не видно. Значит, на них в ближайшие дни полагаться нельзя. И на перехваченную грамоту от Гедимина тоже – когда еще ее доставят. Получалось, даже при тайной помощи Кавгадыя и при отказе большинства князей от показаний, все равно судьи могут признать тверского князя неправым, полагаясь на одних новгородцев, если… сам Михаил Ярославич не изменит своего поведения. Значит, надо попытаться уговорить, переубедить, что без этого никак.

Сангре глубоко вздохнул и приступил к пояснениям.

– Я про суд. Образно говоря, сейчас у тебя рука уже в пасти у ордынских тварей застряла.

– То я и сам ведаю, – горько усмехнулся князь. – А ты, стало быть, можешь подсказать, как ее оттуда вынуть.

– Могу.

– И как?

– А… никак, – развел руками Петр. – Станешь вырываться – откусят напрочь. Поэтому тебе надо, наоборот, поглубже ее в пасть засунуть.

– Зачем? – озадаченно уставился на него Михаил Ярославич.

– Чтоб задыхаться стали. И тогда они ее сами выплюнут. А потому… колись.

– Чего?!

– Ну-у, винись. Мол, грешен. Но перед ханом совесть чиста – ему положенное отдал, а вот кое с кого и впрямь поимел чуток сверху в свою казну.

– Слыханное ли дело, самого себя оговаривать, да по доброй воле в дерьмо влезать?! – возмутился князь.

– В дерьме они купаются, – возразил Сангре, – а тебе надо слегка им себя вымазать, и все.

– Да к чему?!

– Для запаха, чтоб за своего сойти. А то пока получается, что они все, включая судей – гнусь поганая, а ты чистенький, аки праведник. Конечно, им обидно. Потому они и на московского Юрия благосклонно глядят. Москвич-то за власть и маму продаст, и сам голышом на столе в борделе спляшет, а понадобится, чалму напялит и примется аллаху молиться. Словом, тварь конченая, хоть сейчас в Евросоюз принимай, – он приостановился, поняв, что чересчур увлекся, вон как Ярославич недоуменно морщится, пытаясь вникнуть в загадочные слова.

– А-а-а что такое бордель и Евросоюз? – запинаясь, с трудом выговорил князь.

– Одно и то же, – досадливо отмахнулся Петр. – Это у нас в Арагоне так… облаю столчаковую избу называют. Но я об ином. Судьи-то похожего замеса и им приятно видеть, что Юрий – такой же мерзавец, как и они сами. А ты для них чужак, потому и злобствуют, глядя на тебя. Если б ты придерживался ихней религии – куда ни шло, в святые записали бы, но ты ж христианин. А у христиан святых быть не должно, ибо они неверные.

– Чего?! – насторожился Михаил Ярославич.

– Неверные с их точки зрения, с мусульманской, – торопливо пояснил Сангре, и его собеседник слегка обмяк.

– Стать таким же, – кисло поморщившись, протянул он. – А иначе никак? Уж больно не хочется в столчаковой избе нагишом плясать.

– Я ж образно.

– А это еще хуже, – мудро ответил князь.

Чуя глубинную правоту тверича, Петр досадливо поморщился – а ведь и впрямь хуже, если призадуматься – но остался непреклонен:

– Иначе никак. Если останешься таким же порядочным, тебя вначале сделают виновным во всех грехах, как Милошевича, а потом убьют. – И вновь напоролся на недоумевающий княжеский взгляд.

Спохватившись, он выругал себя и на ходу пояснил, что Милошевич – это такой святой рыцарь из их Арагона. Его неправедные судьи уморили голодом в темнице за грехи, коих он не совершал. А Михаила Ярославича куда хуже участь поджидает. И тогда великого княжения его сыну Дмитрию не видать как своих ушей. Последнее было чистой воды враньем, но Сангре предпочел предельно сгустить краски, дабы князь, если успел махнуть рукой на самого себя, встрепенулся при мысли о наследнике.