Капитаны ищут путь

А на другой день разгулялась лихая метель. Михель спал, как младенец. Доктор и матрос угрюмо сидели у огня. Роберт был в забытьи.

К утру все притихло.

— Михель идет, — сказал ирокез.

— Скотина, — буркнул ему вслед Ричардсон. Помолчал и задумчиво отнесся к Хепберну: — Вы ничего не заметили? А? Гм! Сдается, парень крепче прежнего.

Хепберн пожал плечами. Потом мирно произнес:

— Э-э, сэр, индеец знает, когда спать, когда охотиться.

Увы, и на сей раз Михель вернулся ни с чем. И опять захрапел в своем углу.

А ночью Ричардсон склонился над Михелем. Склонился и вдруг отпрянул в ужасе. Почудилось? Галлюцинация? Доктор опять нагнулся к Михелю. И теперь совсем уж явственно различил сладковатый сытный запах. Никогда в жизни не слышал Ричардсон этого запаха. Не слышал, но готов был поклясться, что так пахнет… человечина.

Утром Михель не выразил желания покинуть шалаш.

— Послушай, — глухо начал Ричардсон, — ты же видишь, наш молодой друг…

— А, — отмахивался Михель, — кто вас держит? Идите, олени ждут…

— Не пойдешь?

— Не пойду.

Ричардсон заскрипел зубами:

— Пойдешь, скотина!

— Послушай, — вмешался Хепберн, — ты был нам верным товарищем, а теперь тебя не узнать…

— Отвяжись!

— Ладно! Придет время… — угрожающе сказал доктор и обернулся к Хепберну: — Вот что, старина. Я насбираю лишайников, а вы — по дрова. Тут, знаете, где-нибудь рядышком. Хорошо?

Михель и бровью не повел.

Ричардсон приласкал мичмана:

— Мы скоро.

У мичмана навернулись слезы.

— Мне не встать, доктор, вы бы лучше…

— Полноте, мой мальчик. Мы скоро.

Роберт привалился к стенке шалаша.

Шаги утихли. С сосен глухо падали комья снега.

— И тебе не совестно? — сказал Роберт.

Михель ковырял в зубах. Лицо его выражало равнодушное презрение.

— Мерзавец! — тонко крикнул Роберт.

Михель перестал ковырять в зубах.

— Молодой, а бранишься, как старуха.

Вдалеке стучал топор Хепберна.

— Предатель, — сказал Роберт. — Скоро все в лесах узнают…

— Михель не предал, — с внезапным гневом ответил ирокез. — Есть закон Большой Беды. У вас свои законы… — Он заговорил сбивчиво, мешая английские слова-коротышки с индейскими, длинными, как ружейный ствол. — Михель предатель? Это ты, ты, ты… Проклятые белые! А-а, шелудивый пес…

Хепберн услышал выстрел. Доктор? Нет, доктор, кажись, в другой стороне… Хепберн вдруг побежал к шалашу что было мочи. Увязал, падал, переваливался через валежины. Спешил, спешил…

Как было не спешить? Ведь Хепберна осенило: это индейцы! Индейцы, присланные Франклином. Спасение… Он увязал в снегу, переваливался через валежины.

Он ворвался в шалаш… и попятился: мичман лежал на спине; лицо его было залито кровью, правая нога разута.

— Вот так, — торопливо сказал Михель. И показал, как мичман приставил дуло ко рту, курок нажал пальцем ноги…

Доктор шагнул в шалаш и оцепенел. Потом рухнул на колени, обеими руками сжал голову Роберта. В шалаше было сумеречно, костер не горел, но и Михель и Хепберн видели, как дрожат руки Ричардсона.

— Господин ружье… — возбужденно повторял Михель. — Я спал. А господин ружье… и… Господин ружье и так… вот так, господин…

— Стоп! Когда он разулся? — спросил доктор.

— Михель спал.

— Гм!.. Ну, ну… Спал. Хорошо. Должно быть, спал… — Ричардсон потупился. Потом посмотрел на матроса: — Полагаю, делать нечего?

— Верно, — вздохнул матрос. — Надо идти.

И они пошли к Зимнему озеру.

Михель настойчиво убеждал: к Зимнему озеру не добраться, лучше взять южнее, где олени, мясо, добыча.

Хепберн рявкнул:

— Ишь нацепил!

И впрямь, у Михеля было ружье, два пистолета, кинжал, нож, а у них с доктором — ружье, да пистолет, да вот еще топор.

— Думаешь, мы не знаем? — злобно продолжал матрос.

— Придержите язык, Хепберн, — сердито приказал доктор.

Ирокез заглядывал ему в лицо:

— Михель не виноват, Михель клянется. А этот… — Индеец мотнул подбородком на матроса.

— Что ты мелешь? — угрюмо спросил доктор. — Хепберн ничего худого…

— Нет, господин, Михель один, белых двое. Белых двое — Михель один.

— Еще и скулит… — Хепберн длинно выругался.

Михеля перекосило:

— Ты… ты виноват! Ты уговорил идти к Большой Соленой Воде.

Хепберн взмахнул кулаком. Ирокез отпрянул.

— Слушай, парень, — сказал Ричардсон, — ступай-ка ты на юг, а мы — своей дорогой. Так будет лучше. А? Ступай-ка подобру-поздорову.

— Мертвый белый лаял, как песец. А Михель никого не предал. Михель уйдет? Да! Белые тоже уйдут, господин. Нету Михель, и белый идет в Страну Мертвых.

На привалах они боролись со сном: двое караулили одного, один караулил двоих. И днем, в пути, петляя среди скал, они не спускали друг с друга настороженных угрюмых глаз.

Но однажды индеец как-то отбился в сторону, и Ричардсон наконец остался наедине с Хепберном.

— Знаете, — тихонько проговорил доктор, — а ведь проводника Жана…

— Да, — сказал Хепберн, — тут дело черное, это уж точно.

— И топор он брал… Понимаете?

— Угу, сэр. Зарыл в снег, а после рубил мерзлятину.

Они помолчали, тупо глядя под ноги.

— И нашего Роба… — начал снова доктор.

— Верно, сэр. А теперь, подлец, удумал нас… — Он сделал жест, будто ножом пырнул. — И концы в воду, сэр.

— Ну? — спросил доктор.

Хепберн медлил.

— Ох, сэр, грех на душу…