Капитаны ищут путь

Запасные сапоги съедены. Буйволовый плащ мичмана Худа короче шотландской юбки: от плаща отрывали кусок за куском, рубили лапшой — жевали, жевали, жевали.

И еще один вояжер падает в снег. Кто это? А-а, не все ли равно? Этот тоже счастливец — песню смерти поет ему метель, снег укрывает самым теплым, самым мягким саваном.

Франклин слышит тяжелые удары барабана. Боже мой, да ведь это в Спилсби, это балаган мистера Уэлса! В балагане дрессированный слон. Нужен шиллинг, и — пожалуйте! — входите в балаган, леди и джентльмены. Один шиллинг…

— Настоящий мужчина, — шепчет Франклин. — Понимаете, Роб? Настоящий мужчина…

Отец скуп, ему жаль шиллинга. Но Джону так хочется увидеть дрессированного слона в балагане мистера Уэлса. Ах, как там тепло!..

Мичман Худ знает, что хотел сказать Франклин: «Настоящий мужчина идет до тех пор, пока он больше не может идти, а после этого он проходит в два раза больше». Так говорил и штурман Бек. Счастливец Джордж! Он, должно быть, уже греется в хижине, лакомится олениной… «А после этого проходит в два раза больше…»

— Не пойду! — говорит Роберт громко, отчетливо. — Не пойду!

— Спокойно, мой мальчик. Обопритесь. Вашу руку. Очень хорошо, мичман. Надо помнить «петушью яму». Так, хорошо… Хепберн, помогите. Ну, марш.

— Доктор, вы убили быка? — спрашивает Худ. Глаза у него закрыты, он обхватил за шею Ричардсона и Хепберна. Он мучительно соображает, почему не отвечает доктор… Ах, вот оно что: ведь доктор утонул.

Роберт поднимает голову — видит Ричардсона. Видит и внезапно все вспоминает: как доктора, потерявшего сознание, вытащили на канате из стремнины. А потом? Потом они соорудили челнок: клеенчатые мешки, ивовые прутья… Соорудили все же челнок. Одолели реку. Потом штурман Бек с двумя проводниками ушел вперед. Он шел, опираясь на палку, туда, к Зимнему озеру, чтобы выслать подмогу.

— Ваш брат, Роб, не сдался бы. Правда? — шепчет Франклин.

Ноги у Роберта волочатся по снегу, голова мотается, как тряпичная. Ах, брат, старший брат… Брат на корабле. Там сигнал к обеду «Ростбиф старой Англии» — и подставляй тарелку: гороховый суп с солониной… Он жалобно всхлипнул.

Ричардсон переглянулся с Франклином.

— Вот рощица, — сказал Ричардсон. — Я останусь с ним. Буду ждать.

— Нет, доктор, нет…

— Он больше не выдержит, — настаивает Ричардсон.

Доктор прав. До Зимнего озера не так уж и далеко. В хижине уйма съестного, заготовленного Венцелем… Ну что ж, доктор, оставайтесь втроем — бедняга Роберт, матрос Хепберн и вы. До Зимнего озера недалеко. Он, Франклин, пришлет оттуда проводников, пришлет провизию.

И Франклин с вояжерами уходят — цепочка шатких теней. Последним ковыляет ирокез Михель. Михель слаб, как мальчонка, выкуривший трубку табаку. Цветные круги мельтешат в глазах индейца, в голове мельтешит неотвязная мысль: в тундре остаются мертвецы — мясо остается в тундре.

Впереди Михеля ковылял канадец Жан. Михель смотрел ему в спину. И глаза у Михеля блеснули, когда Жан опустился на колени. Он тщился встать, канадец Жан, но его гнула к земле какая-то неодолимая сила. И канадец не встал.

Михель огляделся.

Никого. Дым поземки. И голод. Никого.

Михель бросил к костру куропатку и зайца. Ричардсон с Хепберном не могли отвести от них глаз. И, только насытившись малость, накормив Роберта, спросили ирокеза, почему он вернулся.

Михель потерял отряд. Одному-то как? И канадец Жан тоже отстал. Михель тащил его сколько мог, но канадец покинул Михеля и ушел один-одинешенек в Страну Мертвых. Вот оно, ружье Жана.

— Там сосны, — сказал Михель. — А в соснах олени.

Оставив мичмана, отправились втроем. И верно, совсем рядом был сосняк. Редкий сосняк, но Хепберн с Ричардсоном зачарованно слушали скрип деревьев, шорох хвои. Где-то взвыл волк, и вой зверя, выслеживающего оленя-карибу, прозвучал для матроса и доктора как надежда.

— Хорошо… — пробормотал невнятно доктор. — Надо Роберта…

— Ступайте, — сказал Михель.

Хоть и рядом, а доктор и матрос лишь на следующий день принесли мичмана в сосновый лесок.

Шалаш был, дрова были. А Михеля не было. И топора не было. Если ирокез преследует оленей, на кой ляд ему топор?

Огонь набросился на сосновые смолистые чурки. Давно уж не дышало такое духмяное пламя. И вот она, куропаточка, еще осталась, сберегли. Надо б разделить на четверых. Вот так: этот, большой кусочек — бедняге Роберту, а эти поровну — доктору, Михелю, Хепберну. Не беда — ирокез не промахнется, ирокез принесет оленину. Ага, вот для чего ему понадобился топор: всю тушу тащить не под силу.

Но Михель пришел с пустыми руками: Что делать — олень не пустил под выстрел. Завтра будет, посулил Михель, заваливаясь в углу шалаша. Будет мясо, будет. Молодец Михель, молодчина! Мясо у них будет. И бедняга Роберт выкарабкается, и подоспеют индейцы. Чего же нос-то вешать?

Михель спал долго, всю ночь и почти до полудня. Проснувшись, лежал, потягиваясь и зевая.

— Не пора ли, приятель? — мягко спросил доктор. — Ты, право, отменно выглядишь.

— Нет, — сказал Михель. — Отдыхать! — И натянул на голову куртку из волчьего меха.