Капитаны ищут путь

Сдав вахту, Руал Амундсен устало спустился в каюту. Лег плашмя на койку, скрестил налившиеся свинцом руки, быть может, удастся соснуть часок-другой. С треском распахивается дверь, и восторженный вопль:

— Виднеется судно!

Амундсена точно ополоснули студеной водой — усталости как не бывало. Он мгновенно одевается, мельком замечает портрет Нансена, и ему чудится, что Нансен улыбается. Капитан вихрем вылетает на палубу. Еще ничего не разглядев, он уже не удерживает счастливую улыбку: «Где? Хансен, где?» Хансен протягивает ему бинокль.

День был хорош, но, когда Амундсен притиснул к себе бинокль и стекла приблизили далекий клочок моря, на котором переваливалась черная двухмачтовая шхуна, день показался ему сверкающим.

Зыбь усилилась. Будто волнение людей передалось морю, и оно задышало учащеннее. Мягкий ветерок особенно бережно подхватил флаг «Йоа», ласково развернул его и заструил над палубой, словно распластывал его над всей Арктикой.

Корабли сближались. Шхуна двигалась быстрее «Йоа». У черной шхуны мотор, видимо, был сильнее, да и парусность, несомненно, больше. Экипаж «Йоа» — кучка людей, замерших от счастья, взявшихся за руки, — стоял на палубе, глядя на черную шхуну — первый вестник победы, ибо появление большого судна означало, что теперь-то «Йоа» обязательно пройдет остаток пути. Конец сомнениям!

Двухмачтовая шхуна подходила, вздымая бурун у форштевня и оставляя позади длинный дымный хвост. Уже можно было разглядеть ее флаг — звезды и полосы.

Наконец, оба судна ложатся в дрейф, и Амундсен торопится в шлюпке к «американцу». На бортовой скуле черной шхуны он читает надпись: «Чарлз Ханссон», а чуть ниже порт, к которому приписано судно, — «Сан-Франциско».

Амундсен вскарабкивается на палубу. Его окружает пестрая команда — белые, эскимосы, негры. Толпа расступается. Седой, морщинистый обветренный старшина американского китобойного флота и капитан «Чарлза Ханссона» Джемс Мак-Кеннан размашисто шагает к Амундсену.

— Капитан Амундсен? — спрашивает старик и крепко, двумя руками сжимает руку норвежца. — Я чрезвычайно рад, — продолжает Мак-Кеннан, отлично сознавая величие момента, — первым поздравить вас со счастливым прохождением Северо-западным путем!

Это было 26 августа 1905 года, две недели спустя после того, как «Йоа» покинула Землю короля Уильяма. Это было в проливе Франклина!

ТЫСЯЧА СЛОВ

Море — древний душегубец. Амундсен и его храбрецы это знали. Но все же после радостной встречи с черным китобоем из Сан-Франциско никто из них не думал, что полярный Нептун удружит им еще одной зимовкой.

У мыса Батерст цвет воды внезапно переменился. Вместо темных волн в борта «Йоа» тяжело и густо плеснули длинные коричневые валы, отороченные желтой пеной: маленькое суденышко зарылось в воды, принесенные в океан рекой Макензи. Более четырех тысяч километров катились эти воды, взбалтывая песок и глину, по лесным просторам Канады, пересекали мшистые тундры и каменистые равнины, а теперь вот окружили норвежский корабль.

Эх, если бы все время плыть в волнах, окрашенных землей Канады! Однако и мощная Макензи не в силах побороть океан; вскоре волны обретают свой прежний темно-зеленый колер, а затем все чаще и чаще навстречу «Йоа» плывут, колотясь и звеня, льды, льды, льды.

Льды густели. Настроение падало. На скорое завершение похода рассчитывать не приходилось.

Экипаж «Йоа» и не догадывался, что предстоящая ему зимовка может вызвать в ком-то неописуемую радость. Между тем совсем неподалеку от «Йоа» был некий норвежец. Приметив суденышко и сообразив, что оно идет, едва прошибая льды, к Кингс-Пойнту, норвежец подбросил шапку и замахал руками.

Второй штурман китобойной шхуны «Бонанца» норвежец Стен вовсе не был робинзоном. Он не нуждался в избавлении от плена; его радость при виде «Йоа» была вызвана тем, что он обретал невольных товарищей по зимовке. И, хотя рядом с ним зимовали эскимосские семейства, он, как всякий полярник, от души приветствовал пришельцев.

Пришельцы, ступив на землю Кингс-Пойнта, в свою очередь, были обрадованы: и людьми, из которых один был земляком, что особенно приятно в чужих краях, и изобилием плавника, годного на постройку домов в гораздо большей степени, чем ящики из-под провизии.

Близ берега, накренившись на борт, неподвижно замерла шхуна. Штурман Стен объяснил удивленным морякам «Йоа», что это и есть его «Бонанца». Китобойное судно прочно сидело на мели. Шкипер Могг и команда, рассказывал штурман, ушли на шлюпках к острову Гершеля, где зимовало еще пять китобоев, а он, Стен, да вот еще судовой гарпунщик Джимми остались караулить судно. Между прочим, заметил Стен, шкипер Могг собирался сухопутьем добраться до Сан-Франциско и, чтобы не потерять сезон, подогнать к будущему году новое судно как раз туда, где стояла «Бонанца». Это сообщение запало в память Амундсена, и какой-то замысел блеснул в его голове, но он промолчал…