Капитан Ришар

— Это значит, я должен уходить?

Девушка протянула офицеру руку.

— Друг мой, — сказала она. — Поверьте мне! О! От всего сердца я хотела бы иметь возможность сказать вам «Останьтесь!»

Молодой человек задержал в своих руках протянутую ему руку.

— Лизхен, да, я сейчас уйду; но, прежде чем уйти, одну милость…

— Какую?

— Не дайте мне уйти, не взяв на память о вашем сострадании ко мне какой-нибудь предмет. В тот вечер я обменял бы каждый из отпущенных мне дней на лепестки розы, что вы бросали на ветер; у вас есть букетик фиалок — я чувствую их запах; дайте мне его, и я уйду!

— Букетик фиалок? — грустно повторила Лизхен.

— Да, это будет моим талисманом — он оградит меня в пути.

— Печальный талисман, сударь! — ответила ему Лизхен. — Эти фиалки — тоже последние осенние цветы, как и те розы, о каких вы говорили. Знаете, где они были собраны?

— Мне это не важно, поскольку вы дотрагивались до них.

— Они были собраны на кладбище, — продолжала девушка, — на могиле моей сестры, умершей… да, сегодня ровно три года назад!.. Впрочем, пока холод не погубит их, я каждое утро срываю эти бедные цветы смерти с одной и той же могилы, аромат этого букета сопровождает меня весь день: для меня это как бы дыхание моей бедной сестры!

— Простите меня, я беру обратно свою просьбу.

— Нет, вот он… Теперь уходите!

— Спасибо, Лизхен, спасибо! Я ухожу… я ухожу дважды изгнанный: далеко от Франции и далеко от вас, но я возвращусь… Не забывайте меня в своих молитвах, Лизхен!

— Увы! За кого я буду молиться? Я даже не знаю вашего имени.

— Молитесь за капитана Ришара.

— О! Мой отец, мой отец, там, на дороге… Уходите! Уходите!

Молодой человек схватил руку Лизхен и прижался к ней горячими губами, затем бросился прочь через одну дверь, в то время как другая открывалась.

— До свидания, Лизхен, — проговорил он быстро, — сказать вам прощайте для меня было бы слишком тяжело.

И он исчез.

XX ПАСТОР ВАЛЬДЕК

Молодая девушка осталась одна и, вероятно, впервые в жизни не побежала навстречу отцу, услышав его шаги.

Едва молодой человек убежал, она почувствовала, как силы оставили ее, и опустилась на стул возле маленькой двери, за которой только что исчез беглец.

Она все еще сидела там, когда в темную и тихую комнату вошел ее отец.

Старик был настолько удивлен тем, что дочь не вышла ему навстречу и, кажется, не ждала его, что, вступив в комнату, он принялся шарить впотьмах.

Несколько мгновений спустя, по-прежнему ничего не видя и не слыша, он произнес:

— Лизхен?!

Его голос, полувопросительный, полузовущий, словно пробудил девушку от сна, и она бросилась к нему:

— Вот я, отец!

— Пойди же сюда! — сказал слегка удивленный пастор.

И вытянув руку в сторону голоса дочери, он положил ее на голову девушки.

— Иди же и поцелуй меня, — повторил он, — один раз за себя, а потом еще раз за ту, которой уже нет…

Дочь обвила руками шею старика.

— О да, да, отец! — воскликнула она, чувствуя, как ее сердце переполняет волнение. — Конечно, отец! Я поцелую вас много раз за себя и за нее, и вы не заметите, что у вас не хватает одной дочери.

Затем, снимая с плеч пастора плащ и принимая из его руки трость, она промолвила:

— Дайте это мне.

Она повесила плащ на стул и поставила трость в угол.

Пастор следил за ней глазами, как будто он видел ее.

— Почему ты без света, Лизхен? — спросил он.

— Я забыла зажечь его, отец, — ответила молодая девушка слегка дрожащим голосом.

— И ты все это время была одна в темноте?

— Я дремала — прошептала Лизхен.

Пастор вздохнул; в голосе дочери ему послышалась неуверенность.

Тем временем она подошла к огромному камину и, отыскав в пепле уголек, зажгла от него один из рожков медной лампы.

Разгоревшись, лампа осветила лицо старика лет шестидесяти, красивое и суровое; чувствовалось, что этот человек много страдал. Однако выражение его было приветливым; глубокий отпечаток грусти не мог скрыть присущую ему доброту.

Дочери, давно привыкшей к его печальному выражению, конечно, не могли прийти в голову все эти соображения; отцовское лицо даже показалось ей нежным и радостным. Заметив, что пастор держит в руке сумку, она спросила:

— О! Что это вы там принесли, отец?

Пастор посмотрел на нее с еще более веселым выражением:

— Что я принес?

— Да.

Он поднял свою сумку повыше:

— Твое приданое, дитя мое.

— Мое приданое? — удивленно спросила Лизхен.

Пастор протянул ей сумку.

— Ну-ка, подними, — сказал он.

Девушка чуть было не выронила сумку, которую отец опустил ей в руки.

— Ой! Какая она тяжелая! — воскликнула она.

— Еще бы! — с торжеством ответил старик. — В ней две тысячи талеров!

— Две тысячи талеров! — повторила девушка столь же грустно, сколь весело говорил это ее отец. — Две тысячи талеров! Так вот почему вы терпите столько лишений?

— Каких лишений? — спросил старик.

— Вот почему вы работаете сверх своих сил?

— Не говори об этом! Откуда ты взяла, что я работаю сверх сил, девочка?

— Вы один обрабатываете весь наш виноградник.

— Дитя мое, — улыбнулся старик, — о винограднике говорит одна из притч Евангелия, и потому никакой уход за моим виноградником не был бы хорош сверх меры.