Бывают такие упоительные поэмы, которые не так-то просто обратить в слова.
На несколько минут в объятьях друг друга, под звездным небом, влюбленные — супруги перед Богом — забыли обо всей вселенной.
Как всегда, благородный Анри рассказывал Марте, как он тосковал, какие опасности перенес, как память о той, кому он поклялся в вечной верности, утешала его в долгой разлуке, после гибели всех его надежд, после поражения, быть может, более славного, чем победа!
А Марта слушала его и думала: "Он говорит, как герой — а они уверяют, что он бандит!"
Потом вдруг взяла его за руку и сказала:
— Пойдемте!
И повела его в парк.
— Куда вы меня ведете? — спросил Анри.
Она ничего не ответила, а просто увела в маленький павильон в углу парка, полускрытый зеленью дубов.
Этот павильон был любимым местечком Марты.
Там она читала, рисовала, занималась вышиванием в жаркие летние дни. Там часто засиживалась среди своих книг и картин; там же она читала прекрасные письма, простые и трогательные, своего дорогого Анри, когда только еще начиналась их любовь. Только у нее был ключ от павильона, и она всегда носила этот ключ у себя на шее.
Марта открыла замок, зашла внутрь и зажгла свет.
Потом вошел Анри, и она закрыла за ним дверь.
— Друг мой, — сказала Марта, — теперь мы должны поговорить не как влюбленные, а как супруги, посвятившие друг другу жизнь.
Внезапная важность в ее голосе, торжественно-печальное выражение ее лица поразили Анри де Венаска, и ему припомнилось, как странно встретил его паромщик Симон Барталэ.
Он ждал, чтобы Марта высказалась яснее.
— Любимый мой, — сказала девушка, — вы мне говорили, что объявлены вне закона?
— Да.
— Приговорены к смерти военным трибуналом?
— И потому должен скрываться до того времени, когда будет объявлена амнистия.
— Вы не должны скрываться, — сказал Марта.
Он глядел на нее, все больше изумляясь.
— Теперь вам надо пойти повидать вашу старую тетушку, — продолжала она, — а потом… потом отправиться в Экс.
— В Экс?
— И дать себя арестовать.
— Но, Марта, дорогая, — сказал Анри, — речь ведь идет о моей голове.
— Нет, — ответила Марта, — ведь вас амнистируют. Но даже если и так…
Ее голос дрожал, но за прерывистым дыханием угадывалась мужская отвага.
— Что тогда? — спросил он.
— Тогда, — ответила она, — лучше потерять голову, чем честь.
Он, пораженный, отступил от нее.
— Так ты же ничего не знаешь! — воскликнула Марта.
Он отступил еще на шаг.
— Любимый мой, — продолжала она, — мой отважный, мой благородный, ты, в ком я никогда не усомнилась — знаешь ли, в чем тебя обвиняют?
— А в чем меня обвиняют? — ответил молодой человек, глядевший на Марту не с возмущением, а с удивлением.
— Да будет тебе известно, в наших краях опять неспокойно.
— Правда?
— Опять объявились черные грешники.
— Знаю, тетушка мне писала.
— Они грабили, жгли, убивали.
— Как всегда.
И Анри расхохотался.
— Послушай, — продолжал он, — не шути так! Ты же не будешь меня уверять, что и я связан с этими бандитами? Негодяй Феро арестовал моего несчастного дядю, но подозревать меня!..
Молодой человек опять засмеялся.
— Боже! — воскликнула Марта. — Как он страшно спокоен! Если бы ты только знал…
— Да что же?
— То, что тебя считают главарем нынешней банды черных грешников.
— Что же, она орудовала в Вандее?
— Нет, здесь.
— Тогда и обвинять не в чем.
— Снова нет: тебя обвиняют мои родные.
— Вот как! — сказал Анри.
— Здесь, у нас в замке, побывали черные грешники.
Анри нахмурился.
— Один из них стрелял в моего дядю Жана из пистолета.
— И убил? — вздрогнув, отозвался Анри.
— Нет. Дядя остался жив, но утверждает, что узнал злодея.
— И кто же этот злодей?
— Ты.
Анри пожал плечами и обнял Марту.
— Я знал, душа моя, — сказал он, — что ты не усомнишься во мне, но не хочу, чтобы твоя семья из-за какой-то устарелой вражды выдавала меня за бандита.
И Анри сделал шаг к двери.
— Куда ты? — воскликнула Марта.
— Как "куда"? — ответил Анри. — К твоему дяде.
— В такой час?
— Сию же минуту. Я явлюсь перед ним с открытым лицом и хочу, чтобы он повторил свое обвинение.
На секунду Марта перепугалась, но спокойствие Анри де Венаска успокоило и ее.
— Что ж, так и быть! — сказал она. — Пойдем к дядюшке. Все сейчас спят, но пусть они проснутся! И правда победит!
И она оперлась на руку того, кого любила.
Господин Жан де Монбрен весь вечер провел в чрезвычайном смятении.
В характере этого человека было нечто средневековое, что никак не могло приспособиться к современным нравам.
Он был словно забытый часовой варварских времен в просвещенном веке, и страсти былых времен, политические и религиозные, сохранились в его сердце живыми и неукротимыми.
Три столетия тому назад господин Жан де Монбрен сел бы на коня, возглавляя своих вассалов, и со шпагой в руке, со шлемом на голове поскакал бы осаждать замок Бельрош.
Но эту простую, дикую, закрытую, так сказать, душу, Бог просветил лучом любви и нежности.
Жан де Монбрен любил свою племянницу, как родную дочь.
Когда она была совсем маленькой, он сажал ее на колени и с охотой молился вместе с ней.