Канун

– Я сценарист. Сериалы. Давно, несколько лет.

– Интересно?

– Сначала было страшно и смешно,

Потом наоборот,
А теперь станет надоедать.
Скажите, в этой канители,
кроме скуки и стыда,
Нет ли чего-нибудь еще?[40]

– Это твои?

– Нет. Алексея Дмитриевича Романова.

– Хорошие стихи. Только тревожные. Так ты писатель?

– Нет. Сценарист. Это другое.

– А в чем разница?

– Ну, если коротко, то писатель – это про текст. Для читателя. А сценарист – про движущуюся картинку. Для зрителя.

– Ясно. А у тебя дети есть?

– Нет.

– А чего? Жена не хочет?

– Жены тоже нет. Наверное.

Кадри усмехнулась, уставившись в пустую тарелку.

– Закурить дай. У меня кончились.

– У меня «житан», без фильтра. Они тяжелые.

– Ладно, не растаю. А почему «наверное»?

– Мы расстались.

– Ты ушел?

– Она выгнала.

– За что?

– Было за что.

– Ты виноват?

– Наверное.

– Ладно, прости, не буду.

И положила свою ладонь на его.

– Ты другой. Не такой, как все.

– Какой?

– Не наглый.

– Вообще-то я могу и наглым быть…

– Не можешь. Врешь ты всё. Ты наглых не видел. У тебя родители есть?

– Мама. Отец умер.

– Надо же. И у меня умер. Замерз зимой.

– Сердечный приступ?

– Не знаю. Он пьяный был. До дома не дошел. Замерз. Но ты не подумай. Он хороший был. Очень. А твой?

– Мой в больнице. Операцию сделали, не помогло. Поздно, сказали. Хороший был. Как твой.

И ходили, ходили, ходили. Поначалу у клеток останавливались. А потом на второй круг пошли. И на третий. И на четвертый бы, да время уже поджимало, нужно было уезжать. Кадри – сначала рядом, потом под руку, потом – за руку. Андрей шел и думал: откуда все это взялось? И куда? И зачем? Только мыслей становилось меньше и меньше, а рука в его ладони – теплее и теплее. Иногда она останавливалась, поворачивалась к нему лицом и всем телом, снова спрашивала о чем-то. Он отвечал, машинально, даже не понимая, о чем же она спрашивает. Он просто хотел слышать звук ее голоса. Все время и отовсюду. Голос девушки, не знающей, кто такой Алексей Романов. Вот так – буднично, без страстей, без шуток, без напускного остроумия и бахвальства – Андрей вдруг ощутил, что попал в устойчивое энергетическое состояние. Как электрон на орбите, улыбнулся он про себя. А эта молодая женщина – стала словно ядром. И он, Андрей, вокруг ядра теперь вращается. Спокойно, размеренно. И уверенно: именно она – и есть его ядро. И никакие другие ядра ему не нужны.

Обратно ехали молча. Андрей поставил с флешки «Пинк Флойд».

The sweet smell of a great sorrow lies over the land
Plumes of smoke rise and merge into the leaden sky:
A man lies and dreams of green fields and rivers,
But awakes to a morning with no reason for waking[41].

На стоянке возле «Саут Коста» Кадри вышла из машины:

– Не провожай. Пешком дойду.

Дими уже умотала в вечернюю смену. Носки, белье, пижама, как всегда, были щедро раскиданы по дивану в гостиной. Ах ты, свинка моя маленькая, подумала Кадри, собирая вещи Димитры и аккуратно складывая их в стопку. Не научила мать тебя порядку, не научила. Хотя, наверное, это к лучшему.

Влезла под душ, постояла пять минут без движения. Быстро вымылась, сполоснулась и встала на коврик. Зеркало во всю дверь запотело, но постепенно стало отходить. В зеркале, все четче и четче, проявлялась фигура высокой, молодой, стройной – аж закачаешься! – красивой женщины. Только усталой. И не умеющей держать спину, когда задумается.

Вот откроется сейчас дверь ванной, заглянет малышка-дочь, ножкой топнет:

– Ма-а-а, ну ты скоро?! Эй, я соскучилась! Иди ко мне!

Дочь. Та, что могла быть. Ее нет. И никогда не было. У нее нет имени. Почему есть лицо и глаза? И почему ее глаза смотрят вглубь меня с такой любовью?!

– Ма-а-а!..

Кадри очнулась от оцепенения и пошла одеваться.

В напарницах снова была Наташа. Манчестерский и гатвикский встретили без проблем. До Рождества неделя, завал начнется дня через два. А пока тишина.

Пискнул телефон. Михалис рассыпался в любезностях. От спермотоксикоза чахнет, с омерзением ухмыльнулась Кадри. Помоги себе сам, придурок. Теперь у тебя это надолго. И, не отвечая, закрыла мессенджер.

Она еще ни разу даже не поцеловала Андрея. Но твердо знала, что теперь его не поцелует никто, кроме нее. А если какая блядь и попытается, то лучше ей сразу, своими ручонками, в петлю. Или утопиться. Пленных не беру.

Наташа что-то там щебетала про детей, про школу, про мужа-идиота, про электричество – его снова подключили, – про какую-то Надьку, что проявилась в «Одноклассниках». Кадри не слушала. Влезла в компьютер, пощелкала клавишами, запрограммировала ключ.

– Натаха, подруга. Сегодня тебе не судьба на матрасе в подвале оттягиваться. Прости, если что не так. Наша служба и опасна, и трудна, ага?

И ткнула пальцем в экран смартфона:

– Приезжай. Жду на улице.