Кандидат на выбраковку

– Да, – медленно ответила Татьяна Викторовна. – Чувствуется временами. Она пристально посмотрела на меня и пододвинула слегка дрожащую руку с учебником к моему лицу: «Так лучше?»

Я внезапно представил наш «дуэт» со стороны. Один – после операции, к тому же пьяненький и скрывает это, другая – готовится лечь по нож и нервничает. Оба страдают от боли. На двоих только одна рука. Минуту назад мы даже не догадывались о взаимном существовании и вот по капризу профессора очутились на уроке английского. Хотя наши состояния и местонахождение этому способствовали в наименьшей степени. Урок английского превращался в грустный фарс.

– Может так лучше? – Татьяна Викторовна немного подвинула руку в сторону. Она старалась найти удобную для меня позицию. В этот момент я снова вспомнил о запахе, который она могла почувствовать.

– Что-то с глазами у меня, – повторил я, незаметно отодвигаясь и стараясь не дышать в ее сторону. Она была для меня не опасна, но все же я не мог показать ей, что нахожусь «под мухой» и потому не в состоянии прочесть несколько строчек. Надо было заканчивать комедию. Но открыто проигнорировать указание Зацепина было бы неправильно.

– Слабость у меня… – я пытался найти причину, чтобы как-нибудь, очень тактично, сыграть финальную сцену. – Мне два дня назад операцию сделали. К тому же голова болит.

Мне показалось, что этот последний «довод» достиг, наконец, цели. Татьяна Викторовна закрыла книгу и выпрямилась на стуле.

– Так что будем делать? – спросила она.

– Может быть, в следующий раз? – я говорил, надеясь, что «следующего раза» не будет.

– А как же Сергей Тимофеевич? – спросила она. Англичанка стала понимать, что это наш с ней первый и последний урок. Но оставить без внимания приказ Зацепина она, как и я, естественно, не могла.

– Не переживайте, я ему скажу, что все у меня нормально… с английским.

– Тогда, до свидания, – Татьяна Викторовна встала и направилась к выходу. – Может быть, я завтра зайду, – добавила она, навсегда исчезая из моей жизни.

Спустя минуту после ее ухода в палате раздался громкий смех. Смеялся Абдул Гани, который все это время с большим вниманием наблюдал за происходящим.

Я посмотрел на него и тоже улыбнулся. После этого с огромным облегчением закрыл глаза. Стало понятно, что на этот раз – пронесло. И с обходом. И с английским.

* * *

Очевидно, сказалось сильное напряжение. После ухода Татьяны Викторовны у меня «снесло крышу». В течение последующих двух часов я громко смеялся, пытаясь рассказывать какие-то истории. Во мне вдруг снова проснулись «недюжинные» певческие таланты. На шум приходили люди, и я что-то им пытался объяснять заплетающимся языком.

Ближе к вечеру, начав понемногу приходить в себя от влияния «благородного» напитка и вспоминая все, что произошло, я спрашивал у Абдула Гани, не наговорил ли я в том «невменяемом» состоянии чего-нибудь «не того»? Он мне и рассказал, что произошло после окончания моего урока. Рассказал, как он успокаивал приходившую на шум дежурную медсестру. Мое «приподнятое» настроение он объяснил тем, что «у меня перестала на какое-то время болеть рука», а также тем, «что я начал учить английский язык». А я в это время ему «поддакивал», и, как выразился Гани, «очин правилна гаварил «да – нэт», кагда эта был нужэн»

Френкель и «душман»

Еще в Астрахани я познакомился с удивительным человеком – Евгением Александровичем Френкелем. Когда он внедрялся в палату, то первое, что появлялось в дверях, – это борода. Голову он всегда держал очень ровно, слегка отклонив назад, так что казалось, широкая, окладистая борода его пронзает пространство, расчищая дорогу хозяину.

Евгений Александрович, или, как он представлялся, Женя, был довольно молод, чуть старше тридцати. Там, где он появлялся, мгновенно начинался разговор о всяких чудодейственных методах исцеления, которыми он, якобы, блестяще владел. Это происходило всегда одинаково.

– Ну, как вы тут все? – он влетал в палату и начинал лихорадочно метаться от окна к двери. Иногда мог остановиться около незнакомца и начать бесцеремонно его разглядывать.

– Ты с чем здесь лежишь?

То, что он видит человека впервые и обращается на «ты», Евгения Александровича не смущало. И, как всегда, ответа он не ждал.

– Ты про психотерапию слышал? – спрашивал он вдруг.

– Ты знаешь, что у тебя грязная аура? – с этими словами он начинал водить руками вокруг головы человека, с которым в тот момент «беседовал».

– У тебя грязный энергетический хвост, – неожиданно заявлял он. – Ты из-за этого и болеешь.

Никаких ответов, ни отрицательных, ни положительных, он не принимал.

– Я могу тебя вылечить, – заявлял Френкель с потрясающей самоуверенностью. И добавлял: – Хочешь? Прямо сейчас начнем.

Заканчивалось это тоже почти всегда одинаково. Если человек, с которым он разговаривал, имел терпение, то за этим следовало не начало «лечения», а рассуждения о том, столько еще вокруг всего непознанного, что Человек еще не до конца знает свой потенциал. Потом начинался длинный рассказ об индийских йогах и о том, что они умеют делать.